под ним образовалась масляная лужа, в которой к тому же валялся болт.

— Когда едешь, — прокашлялся Сунджо, — все не так плохо, дым остается позади.

Я хотел было сбегать наверх за каской, но решил, что Сунджо раньше задохнется, поэтому просто вскочил в седло, и мы поехали.

Сунджо крикнул что-то вроде «только две пропасти, остро и зелено!». Наверное, он имел в виду «у мотоцикла только две скорости, быстро и медленно». Насчет того, что наш дым останется у нас за спиной, Сунджо оказался прав, мы им не дышали; другое дело, что мы дышали выхлопом тех, кто ехал перед нами. Следующие 20 минут я отчаянно жмурился — так дым жег глаза, — прячась у Сунджо за спиной, поэтому мало что увидел по дороге.

— Вот, мы приехали, — объявил Сунджо.

Я открыл глаза и вытер о штаны вспотевшие руки.

— Перед тем как войти в храм, нужно снять обувь.

Я снял ботинки и поставил их в ряд с другими; у порога скопилось с полсотни пар.

— Прошу прощения, — сказал Сунджо, — а что у тебя с лицом?

— Примерзло к небоскребу. Сунджо расхохотался:

— Шутишь...

— Да нет, скалолазная травма.

— Я так и подумал.

Он вошел в храм, а я за ним. Переступив порог, мы словно оказались в другом мире. На улице люди не разговаривали, а орали; здесь, напротив, все говорили еле слышным шепотом. По дороге мы трижды едва не врезались в корову; здесь же не было видно ни одной, не слышно ни гудения клаксонов, ни скрипа тормозов. В воздухе висел запах цветов и благовоний. Тут и там стояли на коленях верующие, кто-то крутил молитвенные колеса, кто-то зажигал масляные лампы. Вот это похоже на то, что я ожидал от города под магическим названием «Катманду», — тайное, странное, новое.

Сунджо подвел меня к скамье из тика, под сенью баньяна. Мы некоторое время сидели и смотрели, как мимо ходят одетые в оранжевые одежды монахи и еле слышно разговаривают и благословляют посетителей.

— А кто из них Запа? — шепотом спросил я.

— Его тут нет.

— А разве нам не надо попросить передать ему, что мы пришли?

Сунджо отрицательно покачал головой:

— Он появится, когда сочтет нужным.

Снова ждать, как в аэропорту. Но в этот раз я был не против, употребив время на размышления о том, как бы вежливо отказаться от обратной поездки в отель на двухколесной душегубке.

— А вот и он, — сказал Сунджо.

Я ожидал, что Запа окажется дряхлым стариком. Монах, подошедший к нам, и правда был немолод, но на дряхлость в нем не было и намека. Туго натянутая оранжевая кэса (так называется монашеское одеяние) рельефно показывала его накачанные бицепсы и икры.

От буддийского монаха ожидаешь какой-то духовной ауры, но от Запы веяло больше физической мощью. Он подошел к нам, сложил ладони и поклонился. Сунджо в ответ сделал то же самое, и я последовал его примеру.

Запа окинул меня взглядом, нахмурился, заметив рубцы на щеке и ухе.

— Скалолазная травма, — пояснил Сунджо.

Запа указал рукой на мои перебинтованные пальцы.

— Ногти потрескались, — объяснил я, начав немного нервничать. — Уже почти зажили.

— Вылитый Джош, — сказал Запа.

На самом деле я вылитая мама, но я не стал возражать.

— Как вы сюда добрались?

— На мотоцикле, — сказал Сунджо.

Запа изобразил на лице смесь отвращения и осуждения.

— Обратно поедете на такси, — сказал он и вынул из кармана пачку рупий не тоньше его собственного кулака.

А я-то думал, буддийские монахи денег в жизни не видят. Запа отдал Сунджо часть пачки, толщиной в два с чем-то сантиметра.

— А как же мой мотоцикл? — спросил Сунджо.

— Если тебе повезло, — сказал Запа, — то его уже кто-нибудь угнал или скоро угонит. Ждите меня в отеле.

Монах повернулся и ушел. Я был рад, что обратно мы поедем на такси, но совершенно не понимал, зачем мы ездили в храм — ради этих двух минут разговора? Я спросил Сунджо, тот пожал плечами и сказал: мол, надо делать, как сказал Запа, он такой.

Запа в самом деле был человек необычных способностей, потому что, когда мы вернулись в отель, он уже ждал нас в фойе. Я сперва его даже не узнал: вместо кэсы на нем была обычная, городская одежда, а на носу — пара на вид очень дорогих солнечных очков. Он выглядел голливудским киноактером, и я подумал: наверное, для походников и альпинистов он в самом деле что-то вроде кинозвезды. Такси мы у храма поймали минут за десять и поехали прямо в отель, и пробок по дороге было не больше, чем на пути в храм. Тем не менее Запа стоял себе в фойе и беседовал с сотрудниками отеля с таким видом, будто просидел там весь день.

Я посмотрел на Сунджо, думая, что он будет удивлен не меньше моего. Я ошибался.

— Запа — он такой, — как ни в чем не бывало сказал Сунджо.

— Какой?

Сунджо снова пожал плечами. Скоро я выяснил, что едва ли не весь Непал отвечает на вопросы о Запе именно так.

— Ты привыкнешь, — добавил Сунджо и пошел поздороваться с монахом, который с этой минуты был в отпуске.

Вы, наверное, думаете, а почему я сам не спросил Запу, как он оказался в отеле раньше нас. Меня, конечно, подмывало, это точно, но я решил, что на мои вопросы он отвечать не станет. Или хуже того, расскажет мне что-нибудь правдоподобное, но не то, что было на самом деле. Это как спрашивать циркового фокусника про то, как он делает фокусы. Или граффитера, как ему удалось раскрасить семнадцать железнодорожных вагонов за одну ночь. Тут все дело в тайне. Иногда лучше ни о чем не спрашивать.

Мы поднялись в номер, и Запа принялся разбирать снаряжение, деля его на несколько куч, а мы с Сунджо стояли и смотрели. То и дело Запа вынимал ту или иную вещь и просил меня примерить, смотрел, говорил, подходит или не подходит, и кидал ее в ту или иную кучу. Когда он закончил, в номере имелось три кучи.

Запа указал на левую кучу.

— Это мы возьмем с собой и поменяем