– Как по-вашему, Оливия Марлоу могла убить своего сводного брата, а затем и себя?

Вначале ему показалось, что женщина вот-вот потеряет сознание, так она побледнела. Пытаясь взять себя в руки, Рейчел несколько раз глубоко вздохнула. Ратлидж потянулся к ней, собираясь взять ее за плечо, поддержать, но она сбросила его руку.

– Значит… вот что вы почувствовали в той комнате?

– Нет, просто я полицейский и ничего не исключаю. В конце концов, вы сами попросили нас заново открыть дело.

На ее лицо вернулся румянец, и она проглотила подступивший к горлу ком.

– Вы поступили очень жестоко, – хриплым, грудным голосом произнесла она. – Я даже в самом страшном… слышите… даже в самом страшном сне не могу себе представить, чтобы Оливия смогла причинить вред Николасу. Или он – ей.

И все же его вопрос задел в ней какую-то чувствительную струну. Видимо, она и сама часто думала об этом, но теперь вопрос Ратлиджа облек ее подозрения в слова.

В деревню они вернулись вместе; между ними повисло грозовое молчание; оно все сгущалось и мрачнело, но не прорывалось. После яркого солнца приятно было очутиться в тенистой, прохладной роще.

Хэмиш что-то бормотал о женщинах, о том, что у Рейчел Ашфорд то и дело меняется настроение, о том, с каким облегчением он покинул Тревельян-Холл. Ратлидж не обращал на него внимания. Он по-прежнему не мог примириться с мыслью о том, что Оливия Марлоу – убийца, и проклинал Кормака Фицхью за его рассказ.

Нет, тревожила его не Оливия Марлоу. Он, Ратлидж, почти ничего не знал об Оливии Марлоу. Он знал поэта по имени О. А. Мэннинг и стихи, которые стали для него лучом света во мраке войны. Даже перед самим Господом Ратлидж поклялся бы, что О. А. Мэннинг – не убийца. Такого просто не могло быть! С другой стороны… какие у Кормака Фицхью причины лгать или искажать правду? Он ведь не знал, что Ратлидж – не сотрудник Скотленд-Ярда, а просто человек – услышал тихий звон, как будто разбилось что-то хрупкое, то была весть об убийстве, якобы совершенном Оливией Марлоу.

Как будто угадав, какая буря бушует в голове у Ратлиджа, Рейчел тронула его за плечо и остановилась:

– В чем дело? Что вас тревожит?

– Не знаю, – откровенно признался он. – По-моему, я приехал в Корнуолл совершенно без толку. – Уж лучше Лондон и скука, чем такое!

– Вы пробыли здесь всего день, – мрачно возразила она. – Откуда вам знать? Разве вас прислали сюда не для того, чтобы докопаться до истины?

Ратлидж вспомнил пословицу о том, как опасно будить спящую собаку. Сам не зная почему, он вдруг спросил – разве что вспомнил, что короткая дорога в Боркум все же существует:

– Кто та старуха, которую я встретил сегодня утром в деревне? На вид ей можно дать лет восемьдесят. Горбатая. Но глаза у нее необычайно ясные. – Он не добавил, а про себя подумал: «И своеобразное чувство юмора».

Рейчел нахмурилась:

– А, вы, должно быть, имеете в виду Сейди. Я даже не знаю ее фамилию. Она живет здесь так давно, что стала для всех просто… Сейди. Прежний священник, мистер Нельсон, – он уже умер – говорил, что во время Крымской войны она была сестрой милосердия. На войне у нее помутился рассудок. Но она обладает даром целительства. Она повитуха, исповедница, ветеринар, утешительница, травница. Кажется, деревенские обращаются к ней чаще, чем к доктору Хокинзу.

– Ведьма?

Рейчел широко улыбнулась и рассмеялась низким, грудным смехом, который, как показалось Ратлиджу, не сочетался с ее внешностью. Она смеялась чувственно и вместе с тем снисходительно.

– Да, наверное, ее и так называют! Нет, если Сейди и колдунья, то добрая, а не злая. Никогда не слышала, чтобы она насылала на кого-то порчу или что после ее лечения люди умирали. Ну да, люди умирают, но от болезней.

– А приворотные зелья она не варит?

– К сожалению, нет, – ответила Рейчел с неожиданной горечью. Как будто угадав, что он ее расслышал, она улыбнулась и пояснила: – Однажды и я пришла к ней, прося о зелье. Я была безумно влюблена и не знала, как справиться с собой. Я думала, что она даст мне что-нибудь, что можно было бы подлить ему в суп или подмешать в кашу, которую он ест на завтрак, – мы тогда были совсем молодыми и вина не пили, но я выросла на историях о Тристане и Изольде. Я знала – то есть мне тогда казалось, – что такие зелья действуют. Сейди посочувствовала мне, но сказала, что любовь не купишь.

Ратлидж подумал, что его собеседница неверно судит и о себе, и о том, что произошло в Тревельян-Холле, но вслух ничего не сказал. Хотелось расспросить ее об Анне, но время было неподходящее. Как вдруг Рейчел сама заговорила о ней.

– Старинные корнуолльские легенды мне читала Анна. Ее дедушка Тревельян – отец Розамунды – собрал целую коллекцию; она в свое время даже прославилась. В доме хранится письмо от Теннисона; он пишет, что легенды питали его воображение, когда он писал поэму «Королевские идиллии» о короле Артуре. Я знаю из нее наизусть длинные отрывки… Как и все остальные в семье. Особенно Николас. Если бы вы были на наших любительских спектаклях, вы бы подумали, что поэт – он, а не Оливия. Он так хорошо читал!

– Расскажите об Анне.

– Об Анне? Да о ней и рассказывать почти нечего! Анна умерла в восемь или девять лет. Они с Оливией близнецы и были так похожи, что просто невероятно. Как ни странно, характеры у них были совсем разные. Анна была из тех детей, которым невозможно было отказать. Она могла любого подбить на что угодно. Кроме Ливии, конечно! Стивен напоминает… то есть напоминал… мне Анну – он… обладал таким же обаянием. А Ливия… даже не знаю, как сказать… жила в мире своих грез, а фантазия у нее была такая богатая, что ей почти ничего и не требовалось от окружающего мира. Она была тихая, задумчивая и очень скрытная – даже в детстве.

– Отчего умерла Анна?

– Упала с яблони в старом саду. Теперь его уже нет, Розамунда распорядилась выкорчевать его, но раньше он был за огородом, отделенный кирпичными стенами. Мы все там играли: Николас, Оливия, Анна и я. Анна потянулась за яблоком, которое висело слишком далеко, потеряла равновесие, упала и ударилась головой о толстый корень. До тех пор я ни разу не видела мертвецов. Я страшно перепугалась, просто… до смерти. Думала, она нас дразнит, хочет напугать.

– А Кормак тоже был с вами?

Рейчел нахмурилась:

– Не помню. Может быть, и был. Больше всех я запомнила Николаса. Он стоял рядом с Анной на коленях и держал ее за руку. Он звал ее и плакал, потому что она не отвечала. А Оливия никак не могла слезть с дерева… из-за ноги. Конечно, это случилось еще до того, как Николас смастерил ей специальную шину.

– Анна упала сама? Никто ее не сталкивал?

Рейчел наградила его изумленным взглядом:

– Нет, зачем кому-то ее сталкивать? Она сидела на дереве и рвала яблоки, а потом потянулась слишком далеко и упала с ветки. Мы тогда все были детьми, понимаете? Такое нам даже и в голову не приходило!