— Стоило бы проверить и сейчас.

Луи записывает распоряжение. В большинстве дел Камиля задачи перед сотрудниками ставит он.

А вот и судебный следователь Перейра. Голубые глаза, слишком длинный нос и уши, напоминающие собачьи. Он человек занятой и озабоченный: руку Камилю пожимает на ходу, «здравствуйте, майор»… А за ним — его дамочка: этакая тридцатилетняя бомбочка с грудями, торчащими во все стороны, высоченные каблуки постукивают по цементным плитам, хорошо бы кто-нибудь ей сказал, что она перебарщивает. Судебный следователь знает, что цокот копыт стоило бы приглушить, но, хотя дамочка и следует за ним с отставанием на три шага, совершенно очевидно, кто здесь заказывает музыку. Возникни только у этой кобылки желание, она могла бы спокойно погулять по галерее, выдувая пузыри жевательной резинки. Нет, канать под Лолиту в тридцать как-то уж очень по-блядски, думает Камиль.

Все собираются вместе — Камиль, Луи, еще двое коллег из бригады, только что прибывших на место. Луи священнодействует: он точен, методичен, информирован, умеет обобщать (некогда он прошел по конкурсу в Высшую национальную школу администрации, но предпочел Высшую политическую). Перейра внимательно слушает, делается предположение о существовании восточноевропейского следа. Говорят о банде сербов или боснийцев — люди они жестокие, зачастую стреляют, когда можно было бы этого избежать. И конечно, Венсан Афнер, он-то оружия не чурается… Перейра качает головой: Афнер и боснийцы — взрывная смесь, странно даже, что дело ограничилось всего одной жертвой, это люди серьезные, говорит судебный следователь, и он совершенно прав.

Затем Перейра интересуется свидетелями. Обычно, когда открывается ювелирный магазин, кроме управляющей и ученицы, присутствует еще одна служащая, но сегодня утром она опаздывала. Появилась, когда все практически было закончено, и смогла услышать лишь последний выстрел. Когда какой-нибудь служащий странным образом не оказывается на месте во время нападения в магазине или в банке, где он работает, этот факт тут же начинает вызывать подозрения у полицейских.

— Мы ее проверили, — говорит один из полицейских; тон у него все же допускает сомнения. — Продолжим работать, но, кажется, тут все чисто.

Девица смертельно скучает. Она раскачивается на своих каблучищах, переминается с ноги на ногу, открыто поглядывая в сторону выхода. На ногтях у нее темно-красный лак, грудь стянута кофточкой, две верхние пуговицы которой не застегнуты, как будто кофточка не сходится, а в вырезе виднеется невероятно длинная белая ложбинка. Все со страхом поглядывают на еще держащуюся на месте пуговицу: кофточка так вызывающе обтягивает выпирающую грудь, что кажется, будто та плотоядно улыбается. Камиль смотрит на девицу, рисует в уме, она эффектна, но не настолько. Потому что, если присмотреться, видно совершенно другое: большие ноги, короткий нос, довольно грубые черты лица, слишком округлые ягодицы, но очень высоко посажены… Этакая альпинистская задница. И потом, эти духи… Просто йодная настойка. Ощущение, что стоишь рядом с корзиной устриц.

— Послушайте, — шепчет судебный следователь, отводя Камиля в сторону. — Госпожа дивизионный комиссар сказала, что у вас есть осведомитель…

Он произносит «госпожа» с таким почтением, будто тренируется перед произнесением «господин министр». Это шушуканье в стороне девица просто не выносит. Она испускает долгий и шумный вздох.

— Совершенно верно, — подтверждает Камиль. — У меня завтра будет больше информации.

— С этим нельзя тянуть.

— Не будем…

Перейра удовлетворен. Он, конечно, не дивизионный комиссар, но тоже неравнодушен к положительной статистике. Можно сниматься с места.

— Мадемуазель? — Суровый взгляд на девицу.

И повелительный хозяйский тон.

Если принять во внимание Лолитин вид, ему еще этот тон дорого обойдется.

16 часов

А свидетельские показания парикмахерши вполне ничего. Она повторяет, что уже говорила шпикам, и опускает при этом взгляд, будто находится в мэрии во время бракосочетания. Это самые точные данные. Даже очень точные. Когда встречаешь таких людей, то можно себя поздравить, что на тебе была маска. Учитывая оживление, царящее на улице, я стараюсь держаться как можно дальше от террасы, около бара. Заказываю кофе.

Девка жива. Все пули приняла на себя машина. Девку увезла «скорая».

Теперь на очереди больница. И надо торопиться, пока ее не выписали или не перевели куда-нибудь.

Но сначала необходимо перезарядить оружие. В «Mossberg» семь зарядов.

Салют только начинается. Пора менять воду в аквариуме.

18 часов

Несмотря на всю свою нервозность, Камиль спокойно держит на руле руки. У него в машине все команды на передней панели: да и какое может быть иное решение, если ноги болтаются в нескольких сантиметрах от пола, а руки слишком короткие? А в машинах, оборудованных для инвалидов, нужно быть внимательным, куда ставишь пальцы, — один неуместный жест, и ты в пролете. Тем более что ко всем своим недостаткам Камиль еще и плохо управляется с руками, если только в них нет карандаша.

Он паркуется, проходит через больничную стоянку, повторяя про себя то, что должен сказать врачу, — это одна из тех хитроумных фраз, что вы оттачиваете в течение целых пятнадцати минут и тут же забываете, когда начинаете говорить. Сегодня утром в приемном отделении было полно народу, и он поднялся прямо в палату к Анне. На сей раз он останавливается у регистратуры, столешница оказывается на уровне его глаз (высота один метр пять сантиметров, в таких делах Камиль редко ошибается — ну, на сантиметр-два). Он обходит помещение и решительно толкает небольшую боковую дверь, на которой безапелляционно значится «Вход воспрещен».

— Вы читать умеете? — слышит он женский визг.

Камиль протягивает свое полицейское удостоверение:

— А вы?

Женщина тут же замолкает, и ее палец застывает в воздухе.

— Отлично!

Оценила. Кожа у женщины темная, грудь плоская, костлявые плечи и очень живые глаза: лет этому тощему медицинскому работнику около сорока. Она, судя по всему, с Антильских островов. На бедже значится «Офелия». Ничего более уродливого, чем ее блузка с жабо, невозможно себе представить. На ней большие голливудские очки в белой оправе «бабочка», и от нее чудовищно несет табаком. Теперь она гостеприимно поводит рукой, приглашая Камиля подождать, пока она не ответит на телефонный звонок. Быстро заканчивает разговор, вешает трубку, оборачивается к Верховену и не может отвести от него восхищенного взгляда:

— Вы чертовски маленького роста! Я хочу сказать, для полицейского… Есть ли какие-то ограничения по росту, чтобы поступить в полицию?

Камилю не по вкусу такие вопросы, но они смешные, и он улыбается.

— У меня льготы, — произносит он.

— Блат, понимаю!

Через пять минут благожелательность уже переходит в бесцеремонность. Полиция не полиция, они уже хлопают друг друга по плечу.