После отъезда Офелии я остро почувствовал, как мне не хватает ее помощи и поддержки. Мы с ней почти не ссорились, разве что один раз, когда я прооперировал ее Барби, отрезав кукле голову. Может быть, таким образом я хотел отомстить сестре за то, что обычно на Рождество она получала больше подарков, чем я. Иногда моим единственным подарком на Рождество были носки. Или, может быть, на фоне неприязни Фредди, постоянно напоминавшего, что он не отец мне, я немного завидовал сестре, у которой был настоящий отец. Конечно, Офелия жутко разозлилась на меня за испорченную куклу, но быстро простила. Помню, однажды я подглядывал за ней и ее подружками. Когда они заметили, что я слежу за ними сквозь дырку в стене, одна из ее подружек плеснула мне в глаз мыльной водой. Боль в глазу была жуткой, и потом, когда я стал в ванной промывать его, использовал вату, на которой были остатки косметики, от чего едва не потерял глаз. Тогда я очень сильно разозлился на сестру.

Но, за исключением этих мелких инцидентов, мы были с ней лучшими друзьями. Как-то раз мы с ней праздновали День независимости. Дети Бесси вместе с другими нашими родственниками поехали на какой-то красивый пляж. Но у нас на этот пляж денег не было, и мы решили пойти посмотреть салют на берегу озера Мичиган. Фредди на машине должен был отвезти нас с сестрой на берег, а потом забрать.

Он отвез нас, и мы вместе со всеми посмотрели салют. Это был прекрасный салют. Но едва он закончился, начался сильный дождь. Спрятаться от дождя было негде, а Фредди за нами не приехал.

Было уже поздно, и тогда мы решили вернуться домой пешком. Шли, словно Ганс и Грета из сказки, пытаясь вспомнить дорогу. Нам было холодно, мы проголодались и боялись заблудиться. Чтобы поднять себе настроение, мы шли и болтали. В то время моя старшая сестра была для меня основным источником информации. Она спросила, почему в нашем квартале почту никогда не приносят вовремя.

– Действительно, почему? – заинтересовался я. Дождь усилился, и нам приходилось говорить громко, чтобы услышать друг друга.

– Потому что, – отвечала она, – наш почтальон сидит в баре Luke’s House of Joy.

Этот бар был одним из любимых мест Фредди, и находился он напротив нашего дома на пересечении Восьмой улицы и Райт. Уверен, что и сейчас Фредди сидит именно в этом баре. Наверняка он напился или вообще забыл, что должен нас забрать. Офелия пересказывала разговоры взрослых. Если хочешь побыстрее получить свою почту, надо идти в бар Luke’s House of Joy, найти там почтальона и вынуть из его сумки адресованный тебе конверт. А если ждешь чека от социальных служб, говорила Офелия, надо найти в баре почтальона и сказать ему: «Эй, ниггер, отдавай-ка мой чек!»

Мы шли часа полтора под проливным дождем, и разговор скрасил наше путешествие. Когда добрались до дома, там никого не оказалось, поэтому мне пришлось протиснуться в дырку, через которую молочник оставлял молоко.

Мы с Офелией помогали друг другу выживать. Поддерживали друг друга, работали в команде и старались не думать о плохом. Матери рядом не было. А когда уехала Офелия, стало еще хуже.

Но природа не терпит вакуума, и вскоре мне на помощь пришли трое братьев матери, которые сделали все возможное, чтобы я не чувствовал себя брошенным. Каждый из них по-своему стал моим учителем и развлекал меня, как мог. У меня не было ни отца, ни матери, ни сестры, но трое моих дядьев делали все возможное для того, чтобы я не чувствовал себя одиноким.

Общение с дядей Арчи помогло мне понять важность трудолюбия, целеустремленности и самообразования. Дядя Арчи сделал карьеру, став председателем профсоюзной организации. Кроме того, он видел и понимал проблемы жителей нашего квартала и пытался помочь людям.

Дядя Вилли умел даже самый скучный день превратить в захватывающее приключение. Он участвовал в войне в Корее и, как мне говорили взрослые, вернулся не совсем нормальным. Выражение «не совсем нормальный» означало, что у человека было какое-то психическое расстройство. Позже я понял, что психические расстройства в той или иной степени были свойственны не только некоторым моим родственникам, но и части черных братьев, потому что многие не имели денег на хороших докторов и ходили к знахарям.

Например, у Фредди было то ли биполярное аффективное расстройство[15], то ли форма легкой шизофрении, усиленной алкоголизмом. Фредди, как и многих других, можно было назвать сумасшедшим, что вовсе не уменьшало остроты проблемы, но социально сглаживало ее. Про сумасбродного человека люди говорили: «Да этот черный просто чокнутый». В то время мало кто задумывался над тем, что психические расстройства можно лечить. Мысль о том, что можно пойти к психоаналитику, многим казалась бредовой. Например, про того же Фредди говорили: «Да с ним все в порядке. Просто пьет слишком много. Надо закусывать, когда пьешь, вот и все».

Что касается дяди Вилли, то ему поставили диагноз: контузия или психическая травма, полученная в ходе боевых действий. Его состояние постепенно ухудшалось, но он не представлял опасности ни для себя, ни для окружающих. Мне в то время никто не говорил о его психических проблемах. Дядя Вилли считал, что работает на ФБР. Он и сейчас уверен, что работает в ФБР, хотя находится в психиатрической лечебнице. Просто санитары и доктора не говорят ему о болезни. Помню, однажды мы с ним «отправились на задание». Мы ехали по каким-то делам в его машине Rambler, сделанной в Милуоки. На дяде Вилли была белая рубашка, пиджак, галстук, небольшая соломенная шляпа и темные очки. Неожиданно дядя Вилли остановился у обочины и, глядя вперед, начал тараторить сквозь стиснутые зубы, словно чревовещатель.

– Вот сейчас они за мной следят, – говорил дядя, – прямо сейчас.

– Да ладно! – удивился я, вспоминая фильмы и книги об агенте 007, которые видел или читал. Вот здорово!

Только я собрался повернуть голову, чтобы посмотреть, кто за ним следит, как он громким шепотом предостерег:

– Не смотри! Не смотри! А то нас засветишь!

Но, к сожалению, я уже повернулся и увидел, что никто за нами не следит. Тогда до меня дошло: многие истории дяди просто выдумка. Дядя Вилли рассказывал про себя фантастические истории. Например, ходили слухи, что дядя Вилли спрятал где-то картину Пикассо, которую завещал Офелии. Дядя был окружен легендами, которые мне очень нравились, и я был расстроен, узнав, что все это – плоды его воображения.

Тем не менее многие его рассказы казались очень убедительными. Однажды нашим родственникам позвонили из чикагского отеля Palmer House, одного из лучших в городе, наподобие нью-йоркского отеля Waldorf Astoria, и сообщили, что дядя Вилли заселился в отель, показав на ресепшн талоны от сделанной им ставки на ипподроме. Он утверждал, что по этой ставке выиграл. (Дядя любил играть на скачках.) Дядя убедил сотрудников отеля, что заплатит на следующий день, как только получит деньги, и заселился в президентский номер. Но менеджеры отеля быстро поняли, что талоны были старыми и по ним никакого выигрыша не полагалось, поэтому позвонили родственникам, чтобы не вызывать полицию и избежать неприятной огласки.