Так уж сложилось, что в возрасте с десяти до четырнадцати лет, без особого желания с моей стороны, стал мальчиком на побегушках. С того дня, как дядя Генри познакомил меня с музыкой Майлса Дэвиса, мечтал стать таким же блистательным музыкантом и в минуты уединения грезил вовсе не о том, чтобы превратиться в мальчика на побегушках.

Я очень признателен матери за то, что она поняла силу моего желания стать музыкантом, купила мне подержанную трубу и даже изыскала средства, чтобы я брал уроки игры на этом музыкальном инструменте. Поэтому у меня не было морального права отказывать ей, когда она просила сбегать куда-нибудь по ее делам. Некоторые ее поручения были даже по-своему приятными. Например, мне приходилось много бегать по городу в те дни, когда наступало время платить по кредитам, которые нам давали в продуктовых магазинах. В такие дни мать обычно говорила:

– Крисси Пол, сбегай к Бейби и принеси небольшой пакет.

После этих слов понимал: нам дают в долг, чтобы мы могли вернуть другой долг. Впрочем, я не знал всех деталей и тонкостей финансовых операций, потому что эти вопросы в нашей семье не обсуждались. У нас не было принято рассуждать на тему безденежья, словно бедность – это признак дурного тона. Я приходил к Бейби, и она без всяких объяснений передавала конверт, в котором (прекрасно понимал это) лежало два или три доллара. Выступал в роли курьера и не знал, о каких суммах идет речь, но был приятно поражен умением матери сводить концы с концами. Порой тех денег, которые через меня передавали, хватало лишь на то, чтобы накормить нас ужином.

Денежный вопрос был для меня тогда очень важным. У меня не было отца, который подкинул бы денег, поэтому мне приходилось на всем экономить и заниматься разной халтурой ради подработки. В те годы я научился экономить, и это умение мне очень пригодилось позже, когда копил деньги на машину. Ну а тогда, в детстве, мой опыт мальчика на побегушках помог мне понять основные принципы составления бюджета и финансирования: доходы и расходы, кредит и выплата процентов по нему, а также то, как из минимального количества денег выжать максимальную ценность.

Я бегал и отдавал долги в магазин Сю и другие продуктовые магазины, например в магазин Uncle Ben’s, расположенный на пересечении Девятой улицы и Мейнеке. В магазине Uncle Ben’s мать иногда покупала нарезку на доллар: на пятьдесят центов салями и на пятьдесят центов сыра. Зачастую этой нарезки хватало на ужин для целой семьи из семи человек: матери, Фредди, меня, Шэрон, Ким, Офелии, а также ДеШанны – дочки Офелии, которая появилась на свет, когда моя сестра находилась в приюте.

Я отказывался есть нарезку из магазина Uncle Ben’s, если только, в буквальном смысле слова, не умирал с голоду. Я ничего не имел против Бена, но у него была кошка, которая периодически запускала лапы в его нарезку. Видел, как животное бродит по прилавку, где была разложена нарезка, и это зрелище приводило меня в ужас – какая уж тут гигиена! Мне тогда было двенадцать лет, я мало чего понимал в вопросах медицины, но здравый смысл мне подсказывал: кошке, которая ходит по земле и копается в своем лотке, куда она писает и какает, нельзя позволять близко подходить к продуктам питания вообще и к салями, которую я покупаю, в частности. Но я помалкивал и никому не высказывал своих опасений.

Кроме походов в магазин, а также визитов к родственникам и друзьям, чтобы занять денег, у меня была еще одна обязанность, которая, честно говоря, мне не очень нравилась. В то время мы стали жить вместе, но ДеШанна должна была оставаться в приемной семье до тех пор, пока Офелия не найдет работу, чтобы обеспечивать ребенка. Мое самое нелюбимое задание было следующим: я должен был забирать ДеШанну из дома ее приемной семьи, расположенного в десяти улицах от нас, приводить домой для встречи с ее матерью и после этого снова отводить малышку к приемным родителям.

В то время бедная ДеШанна меня почти не знала, да и свою мать Офелию она знала очень плохо и каждый раз при виде меня начинала громко плакать. Приемная мать ДеШанны не умела разрядить ситуацию. Как только девочка начинала закатывать истерику, падала на пол, вопила и колотила ногами и кулаками по полу, ее приемная мать заливалась слезами и неодобрительно смотрела на меня, будто я был виновником происходящего. Глядя на эту картину, сам был готов расплакаться. Но я не мог изменить эту ситуацию: ДеШанна не была моим ребенком, и я всего лишь выполнял поручение. Тогда я понял смысл расхожего английского выражения: «Убить гонца, который принес плохие вести».

ДеШанна не переставала громко плакать даже тогда, когда мы выходили на улицу. Чтобы побыстрее добраться до нашего дома, я брал ее на руки. Со временем ДеШанна не перестала голосить, а орала только громче, при этом она росла и становилась все тяжелее. Мне приходилось ставить ее на землю и уговаривать идти ножками. Опустившись на тротуар, ДеШанна начинала истошно плакать и отказывалась держать меня за палец, как обычно это делают малыши. Тогда мне приходилось брать ее за руку, которую она постоянно пыталась вырвать из моей ладони и продолжала кричать во все горло.

«Что происходит? Что он делает с этим ребенком?» – наверняка думали прохожие, глядя на нас.

Впрочем, обычно возвращение ДеШанны в дом ее приемной семьи происходило спокойнее, потому что ребенок успевал ко мне привыкнуть и встреча с матерью успокаивала девочку. Однако, когда через некоторое время я снова появлялся на пороге ее приемной семьи, все начиналось сначала. Когда социальные службы разрешили наконец ДеШанне жить вместе с ее матерью Офелией в нашей семье, все мы очень обрадовались. (Замечу, что обстоятельства, при которых Офелия забеременела, в нашей семье не обсуждались, как, впрочем, не обсуждалось и многое другое.) Никто не задавал никаких вопросов, и никто ничего не рассказывал. Я с грустью думал о судьбе своей племянницы ДеШанны и о том, что и у нее нет отца. Эти мысли только укрепили мою убежденность: никогда не брошу своих детей, если они у меня появятся.

– Крисси Пол! – периодически раздавались три женских голоса, громко звавшие меня. Каждый из этих голосов чего-то от меня хотел. Мать просила сходить в «магазин для ниггеров» и купить ей Kotex. Офелия и моя кузина Линда тоже хотели Kotex. Бегать за Kotex для них мне совершенно не улыбалось. Почему бы им не воспользоваться одной пачкой? Но матери нужна была ярко-красная упаковка, Офелии – небесно-голубая, а Линде – фиолетовая. Да что же это такое, почему у одной вещи столько разновидностей? У Терри было три сестры, которые его тоже постоянно дергали просьбами принести Kotex, на что он неизменно отвечал, чтобы они попросили об этом меня.

Потом Офелия, чтобы лишний раз не смущать меня, начала писать свою просьбу на бумажке и выдавала мне пакет, чтобы я мог принести Kotex. Однажды я возвращался домой и нес три разных вида Kotex. Эти гигиенические средства не влезли в большой пакет, и мне пришлось нести их под мышкой. Завидев меня, мальчишки кричали: «Бабий прихвостень! Подкаблучник! Мужчина-м*да!»

Мог ли я реагировать на эти унизительные оскорбления? Не бросать же покупки в грязь и не гнаться за обидчиками! Оставалось только игнорировать эти крики и надеяться на то, что меня не будут третировать по этому поводу в школе. Впрочем, прекрасно знал, что утаить что-либо в нашем квартале сложно. Фредди, сидя в баре Luke’s House of Joy, будет всем рассказывать о том, что этот урод без отца стал еще и мужчиной-м*дой. Как мне пережить такой позор?