снова жить в палатках, хотя в эту зиму что-то слишком рано, — успокаивающе ответил колдун. — Но Старый этого хочет…

— Старый? Кто это и почему его так называют?

Каапо же уклонился от ответа. Он велел жене и Тиие собраться и выйти из землянки. Быт саами столь несложен, что весь род был готов хоть сейчас пуститься в дорогу — мужчины, женщины и дети погрузили пожитки на легкие санки, матери привязали младенцев на спины в маленьких похожих на лодку колыбелях, устланных мхом, и все надели лыжи. Харальд шёл налегке — ноши за плечами у него не было, и даже без нее молодой норег оказался настолько тяжелее саами, что под его лыжами проседал наст.

Саами вернулись на дальнее стойбище, которое оставили перед тем, как перебраться в землянки. Там они снова покрыли готовые остовы тройным слоем оленьих шкур. Все как будто чему-то радовались, а чему, Харальд так и не понял.

— Что случилось? — спросил он теперь Тиию. — Отчего мы так поспешно покинули землянки?

— Потому, что настала пора самой главной зимней охоты, — серьёзным голосом ответила дочь колдуна. — От нее зависит будущее рода и вся наша дальнейшая жизнь.

— Так ты пойдешь на охоту?

— Нет! Мне это запрещено…

— Почему, объясни, ведь ты едва ли не лучший охотник рода, — возразил молодой норег. — Твое умение там обязательно пригодится.

— Ты ещё плохо знаешь наши законы, Харальд, сын великого вождя. На этой охоте нужны лишь братья — наши мужчины, а не женщины, — загадочно ответила Тиия, укладывая на место последний слой оленьих шкур.

Так Харальд ничего и не добился, ему пришлось вернуться в палатку и лечь спать. А ночью вновь накатила снежная буря и сильный снегопад засыпал стойбище. Только это как будто никого не беспокоило.

— Примерь вот это, — попросила Тиия, подавая Харальду башмаки, над которыми она трудилась почти всю зиму.

Харальд же долго вертел их в руках, прикидывая как применить

— Нет, они не для меня. А нельзя ли надеть обычные?

— Теперь уже нельзя. Пришло время менять обувь, — терпеливо пояснила Тиия. — Я шила их швом внутрь, так что снег не налипнет, и шиты они из кожи с головы оленя. Это самая толстая, самая крепкая кожа, как раз то, что тебе сегодня нужно.

Еще она потребовала, чтобы Харальд надел самое лучшее из зимней одежды, подарённой ему — тяжелый плащ из волчьей шкуры — хотя и выглядел он на молодом нореге престранно: прежде это был плащ Каапо, и Тиие пришлось нарастить его куском шкуры северного оленя, чтобы он был по росту сыну конунга. Сам Каапо надел пояс колдуна — нойды, увешанный челюстями пушных зверей, шапку, вышитую священными знаками, и тяжелый плащ из медвежьей шкуры. Харальд ни разу не видел, чтобы он надевал все это одновременно, не видел короткого посоха, обвитого красными и синими лентами, ни связки маленьких медных колокольчиков на нём.

Тут молодой норег, в довершении ко всему, предложил взять Каапо священный бубен «Зеркало грядущего», но старик покачал головой и жестом велел выйти из палатки. А снаружи уже собрались все охотники рода, одетые как на праздник. Иные в накидках из тканей, приобретенных у торговцев, темно-синих с подолами, которые жены обшили желтыми и красными лентами. Иные в обычной охотничьей одежде из оленьих шкур, но зато в пестрых шапках. И у всех пояса и рукава были украшены еловыми веточками. Саами явно волновались и чего-то нетерпеливо ждали. Но при них не наблюдалось ни привычных охотничьих луков со стрелами, ни метательных палок, ни деревянных ловушек для зверей и птиц. Каждый мужчина вооружился крепким копьем с широким железным наконечником и рожном.

И вот в круг празднично одетых саами в праздничном одеянии явился Каапо. Он вышел и протопал по снегу к плоскому валуну в центр стойбища. Каждый шаг колдуна сопровождался мелодичным звоном колокольчиков, а сам он пел древнюю песню. Слова песни звучали для Харальда странно и непонятно — видимо они пришли из языка, совершенно не похожего на тот, который он выучил за зиму. Добравшись до огромного светлого камня, Каапо возложил волшебный бубен на него и стал лицом к югу. Трижды, поднимая посох, он выкрикнул какие-то слова, очевидно, заклиная духов обратить внимание на его народ. После этого Каапо сунул руку под плащ и вытащил что-то, а затем поднял повыше, чтобы все могли видеть. То был новый жребий в виде куска моржового клыка.

Тут Каапо ударил по деревянному ободу бубна кончиком жезла. А жребий запрыгал по тугой коже и остановился. Все вытянули шеи, чтобы увидеть знак, на котором он остановился. Жребий лежал на извилистом знаке гор. Трепет восторга пробежал по толпе. Маленькие, подвижные люди переглядывались и радостно кивали головами. Предки видят и одобряют… Колдун снова ударил по барабану, и на этот раз жребий остановилось ближе к рисунку медведя. Это, похоже, всех смутило и вызвало недоумение. Каапо же почувствовал напряжение соплеменников, и вместо того чтобы в третий раз ударить жезлом по бубну, схватил костяной жребий и с воплем, похожим на сердитый крик выпи, подбросил его в воздух.

И так случилось, что он упал на кожу бубна не плашмя, а на ребро и покатился — сначала к ободу бубна, потом, отскочив от него, завертелся, заметался, словно в нерешительности, пока наконец совсем не замедлил свой неистовый бег. И вот он застыл на мгновение, завалился набок, вращаясь и подпрыгивая на месте, как монета, брошенная на игорный стол, и затих изнемождённый… Снова все подались вперед, чтобы увидеть, где он остановился теперь. На это раз жребий лег точно на изображение зверя — спутника Харальда, встреченного им в сайво, медведя. Поразительно, жребий вновь указал на него…

Каапо больше не колебался ни мгновения. Он взял жребий, подошел к ближайшему охотнику, забрал у того тяжёлое копьё, а в опустевшую руку вложил жребий гадания. И завершил Каапо свой ритуал тем, что, подойдя к сыну конунга, торжественно вложил копье охотника в руку молодого норега.

— Бубен всё решил! — коротко бросил колдун, глядя Харальду прямо в глаза и возбуждённо сжимая его руку с копьём сухими узловатыми пальцами. — Теперь уже ничего нельзя изменить, Харальд, сын великого вождя…

А все охотники,