Но я пытался не упускать её из вида, всё не давали мне покоя её слова о том, что скоро она увидится со своей семьёй. Она готовила побег, не иначе. А что? Она тут уже давно. Ходит себе такая покорная, исполнительная, ни с кем не спорит, не шумит, и не скажешь, что она заложница из лагеря противников, усыпила бдительность всех здесь, ходит, улыбается. А сама…

А что? Она красивая, просто девушка в почётном плену, кто и что тут может заподозрить? К ней даже никого, кроме этих старых камеристок и малолеток-пажей, не приставляют. Ходит себе Агнес, где хочет, катается верхом, куда хочет, и разговаривает, поди, с кем вздумает. Ей готовят побег, и она, предвкушая его, так переволновалась, что даже проболталась об этом. И думает, что я ничего не понял, но я-то понял, пусть за дурака меня не держит. Это Эварт, может быть, просто прохлопал бы ушами и радовался бы тому факту, что Агнес-распрекрасная обратила на него внимание. Я ей не такой лопух, меня она не обманет. Все они, эти красавицы, одинаковые. Она тебе глазки строит, улыбается, а потом, когда ты потратишь на неё все свои скопленные деньги, поможешь на практической, поделишься тетрадью с конспектами, и сессия, наконец, закончится, она сделает вид, что тебя видит в первый раз и даже имени твоего не знает.

Поэтому мне эта Агнес мозги не запудрит.

Я наблюдал за тем, с кем она разговаривает, правда, я мог это делать только во дворе замка или по вечерам в общем зале у камина, когда собиралась молодёжь. Там в основном оруженосцы, мы с Эвартом чаще в тени, никуда не лезли, просто слушали, что другие говорят. Одним словом, кто бы нам позволил вперёд вылезти? Хотя все эти оруженосцы возрастом были моими ровесниками, а то и младше. Но в этом обществе главную роль играл не возраст, а положение, происхождение. Какой-нибудь оруженосец графа Сандора — малолетка лет семнадцати — был выше меня по положению, я всего лишь слуга барона, моё место далеко в стороне.

А они выпендривались друг перед другом, пели, рассказывали всякие байки-небылицы, пытались произвести впечатление на Агнес и друг на друга. Я же наблюдал только за ней. И чем больше наблюдал, тем больше она мне нравилась.

Тут все, наверное, в неё были тайно влюблены, и она этим пользовалась, улыбалась, расправляя свои юбки, шутила, принимала в свой адрес стихи и песни, но никому не оказывала особого расположения. Стерва, она и есть стерва, что по неё ещё скажешь? Она умела пользоваться всеми, кто её окружает. Один ей яблоко почистит и нарежет дольками, другой вина нальёт, третий кресло у камина поставит, четвёртый стихи читает, будто в последний раз в жизни. Ну, честное слово, хоть стой, хоть падай. Нет, я так вокруг неё бегать не собираюсь, пусть она и нравилась мне чем-то, но я не такой дурак, как эти все здесь.

Она именно этого и добивалась. Пока все вокруг неё вьются, она ведёт свою игру, хитрит и строит планы побега. Но я, как ни пытался, ничего подозрительного не видел. Кто-то помогал ей, но я не мог понять, кто.

А потом меня вызвали к отцу Иллару…

Был уже вечер, с утра шёл дождь, никто не собирался у камина, все, какие-то уставшие и раздражённые из-за плохой погоды, рано поужинали и разбрелись по своим углам. В комнате для прислуги при кухне все тоже как-то притихли, вели негромкие разговоры и готовились ко сну. И вот тут-то за мной и зашёл один из этих монахов-свидетелей.

Я удивился: кому это я мог понадобиться на ночь глядя?

— Я не пойду. С чего вдруг? — буркнул недовольно. — Они бы ещё ночью «воронок» прислали… Устроили бы обыск здесь… полный шмон… Ещё чего! Я не пойду с ним… — Я почему-то почувствовал тревогу, страх накатил вдруг. Всё это время меня не трогали. А сейчас неожиданно ночью я понадобился? Почему? Уйду и не вернусь? И поминай, как звали! Никто здесь с утра и не спохватится. Был и не стало. Какая кому разница?

Рядом был Эварт, на нервной почве я нёс всякую околесицу, рот не закрывался, и парень удивлённо смотрел на меня.

— Чего-чего?

— Да не пойду я! С какого хрена баня загорелась? Ага…

— Арс, ты чего говоришь?

— А-а-а… — Я махнул рукой, не собираясь ничего объяснять. А этот из свидетелей глаз с меня не спускал.

— Вы можете поторопиться? — спросил строго, и я поймал на себе десятки глаз окружающих меня слуг разных возрастов. Даже если я встану на дыбы и откажусь подчиняться, меня никто не поймёт и не поддержит. Даже Эварт. Это же свидетели! Против них никто пойти не смеет. Здесь так принято.

— Да ладно тебе… — прошептал Эварт примирительно. — Сходишь быстро туда и обратно… Я подожду, не буду ложиться, придёшь — расскажешь…

— А если не приду? — Голос мой был таким осипшим от тревоги, что я его даже сам не узнал.

— Почему не придёшь? — Эварт искренне удивился.

Я не стал объяснять ему, почему. Он бы всё равно мне не поверил.

Как-то было со мной на первом курсе ещё. Я прямо на лекции поспорил с профессором по истории. Он на полном серьёзе сказал, что в годы Гражданской войны «красный» террор был лучше «белого» террора, и правильно, что царскую семью расстреляли. Вся наша группа промолчала, то ли всем было просто по фиг, то ли просто не захотели связываться. А я один взял да и не промолчал. Залупил ему прямо: «Какая разница, какого цвета террор? Террор — он и в Африке террор! Белый, красный, зелёный — не всё ли равно?..» Ну и про царскую семью — тоже не промолчал. Надоело, что за проступки отцов вечно дети платят. Одно дело царь, а в чём пятеро детей виноваты? Ну и в том же духе…

Это сейчас я бы уже смолчал, наверное, чтобы просто не связываться, а тогда молодой ещё был, только-только после школы, как думал, так и говорил. Ну и понесло тогда нашего профессора, он так орал, что я десять раз пожалел, что не приткнулся вовремя. Слава Богу, звонок с пары прозвенел. А на