На заднем плане слева стоял швед Ульф Плантенстедт с зачесанными назад темными волосами, в костюме в черную полоску и с наметившимся вторым подбородком. Рядом с ним стоял Томас — австриец, математик. Его лицо украшала борода-эспаньолка, а волосы были зачесаны на прямой пробор. Он держал во рту трубку, что придавало ему надменный вид. Рядом стоял и сам Кольбейн, с изящной прической и гладковыбритыми щеками. Он выглядел счастливым. И, надо признать, не таким уж самодовольным.

— Как давно это было, — задумчиво произнес Кольбейн.

— В апреле будет двенадцать лет, — ответил Джон.

Рядом с Кольбейном стоял Джон. Он был на голову выше других. Кудрявые волосы торчали из-под темной фетровой шляпы, вроде тех, что носили чикагские гангстеры. Лицо Джона было угловатым и уверенным. Последним в заднем ряду стоял Зигмунд — химик с красивыми темными кудрями, в круглых очках. Он был единственным человеком на фотографии в лабораторном халате.

— Ты что-нибудь о нем слышал? — спросил Кольбейн, показав пальцем на еврея на фотоснимке.

Джон мрачно покачал головой.

— Я также беспокоюсь о том, что что-то могло случиться с Любовью. Судя по тому, что я слышал, Киев лежит в руинах.

Справа на переднем плане сидела крепкая советская женщина с лошадиным лицом. Ее светлые волосы были подстрижены «под пажа», а из-под бесформенного платья торчали толстые лодыжки. Рядом с ней сидел он. Профессор. Элиас Бринк.

Кольбейн тяжело сглотнул.

Бринк был центром фотографии. Он сидел, слегка подавшись вперед, его живые глаза горели. Шерстяной пиджак в клетку сидел на профессоре безупречно. Кольбейн хорошо помнил исходивший от пиджака запах лосьона после бритья «Лентерик». В руке профессор держал диплом с надписью: «Премия Рудольфа IV за выдающиеся исследования, 1931. Профессор Элиас Бринк». Профессору было ближе к сорока. Остальные люди на фотографии были моложе.

Левая рука профессора лежала вдоль тела, рядом с рукой другой женщины, сидящей подле. Но даже если присматриваться, как много раз делал Кольбейн, невозможно было понять, касаются ли руки друг друга. Это была рука Эльзы. С прямой спиной и с плотно сжатыми коленями она позировала рядом со своим наставником. Ее взгляд был самоуверенным и игривым. Ее длинные волосы — заколоты наверх, так что была видна ее стройная надушенная шея, и только одна прядь спускалась на платье, в которое она была одета в тот день. У Эльзы было маленькое бледное лицо, узкий нос и большие чувственные глаза и губы. Чувственные — такими они были всегда. Боковой свет нежным контуром очерчивал ее грудь. Она была красива настолько, насколько некрасива была Любовь.

Над головами стоявших мужчин на фотографии тонкой тушью было выведено: «Венское братство сохранится! Вечная жизнь! Вечная слава! Ваш друг Элиас».

— Венское братство, — прошептал Кольбейн.

У него был такой вид, как будто он лицом к лицу столкнулся с привидением.

Насколько Кольбейн мог судить, Джон Монкленд Эктон был гением. Джона приняли в братство профессора Бринка для ведения расчетов, прогнозирования и вычислений для новейших расовых исследований. Джон никогда не был любимчиком Кольбейна. Шотландский парень из высшего общества был для этого чересчур самодовольным и самоуверенным. Теперь Кольбейн понимал, что просто боялся его. Боялся, что широкоплечий остроумный математик станет ухаживать за Эльзой и уведет ее у него. Но угроза пришла с другой стороны.

— В корреспонденции, которую мы расшифровываем, иногда встречаются личные сообщения, — сказал Джон, пристально глядя на Кольбейна. — «Гретель опять болеет. Скучает по отцу», — привел он пример. — Это может быть секретная военная переписка, кодовые имена агентов и операций. Но, как правило, эти сообщения — именно то, чем они кажутся: вести из дома. Некоторое время назад я расшифровал одно такое сообщение.

Джон повторил его на идеальном немецком: «Любимая Э. Я так горжусь. Работаю интенсивно. Результаты присылают быстро. Братство живет. Мои самые теплые пожелания тебе и малышу ЭГ. Э.».

Кольбейн заметил, что Джон пытается распознать его реакцию.

— Оно было отправлено 12 октября 1942 года из военной комендатуры Южной Норвегии на станцию «Гейдельберг».

Кольбейн сидел молча, ожидая продолжения. Он теребил расческу, перебирая пальцами тонкие зубцы из слоновой кости. Они звучали словно арфа.

— Смутные подозрения посетили меня еще в бункере. Но когда я вернулся в казарму, я все окончательно понял. Братство. Сокращения. Э и Э. И ЭГ. Элиас и Эльза. И малыш ЭГ.?

Взгляд Джона замер на Кольбейне.

— Эльза…

Он почувствовал ком в горле.

— Эльза забеременела еще раз. Вскоре после того как ты уехал из Вены. У них с профессором родился ребенок. Сын.

Сын. Ярость медленно впивалась в него ядовитыми зубами и наконец вцепилась, как комодский варан. Он неистово сжал кулаки, вены на шее вздулись, и он почувствовал, как лицо исказилось в гримасе.

Несколько зубцов расчески сломались в его пальцах и упали на стол.

— Я знал, что у нее есть ребенок, — ответил он, обессилев. — Эльза писала мне. Значит, родился мальчик? Здоровый?

Джон тихонько кашлянул, чтобы сгладить неловкость ситуации.

— Думаю, да. Он родился, когда братство распалось. Я видел его всего однажды…

— А она когда-нибудь упоминала о своем первом ребенке? Нашем ребенке?

Джон уставился на скатерть.

— Боже, я ненавижу этого человека, — прошептал Кольбейн.

Он поднял голову.

— Так значит…

— Бринк с Эльзой возродили работу Венского братства?

Джон кивнул.

— Я нашел три сообщения, в которых говорится об этом.

Он показал на конверт, в котором лежала фотография. Кольбейн достал из конверта тонкие шелестящие листы бумаги. На каждом был штамп с надписью большими буквами: «Совершенно секретно».

— Вот первое. Отправлено 2 июня 1941 года. Полгода назад, — сказал Джон, показывая пальцем на одно из сообщений: «Приношу свою глубокую благодарность. Жду встречи. Разные мысли и предложения. Э.».

— Той же осенью, 5 сентября: «Первая поставка пришла поездом. В Греции большие возможности. Результаты тестов соответствуют ожиданиям. Э.».

Джон переместил палец на последний лист бумаги.

— И вот, накануне нового года пришло следующее: «Локуста, E24G554. Э.».

— Локуста, — тихо произнес Кольбейн.

— Локуста, — констатировал Джон. — Вот почему надо торопиться. Поэтому я и вышел на связь с тобой.

— Пакистанцы, сомалийцы, афганцы, шведы и поляки. Что может быть общего в их культурах? Они все хотят смотреть свое чертово дерьмо по телевизору.