Это был самый потрясающий поцелуй, который я когда-либо испытывал, и мне показалось, что раньше я всегда целовался неправильно.

Пенелопа оторвалась от меня, еще раз взглянула на небо и зашагала прочь. Я в ужасе решил, что на этом дело и кончится и мое сердце будет разбито. Неужели я потрачу остаток жизни на то, чтобы попытаться воспроизвести хотя бы подобие этого поцелуя, прибегая к услугам других женщин?

Но она вновь обернулась ко мне.

– Пойдем, – сказала Пенелопа.

Подростком я частенько грозил, что убегу из дома. Причина была чрезвычайно банальной – я жаждал пристального родительского внимания и хотел, чтобы мать и отец замечали мои более чем скромные достижения. Не думаю, что это делает меня особенным – я и никогда не считал себя таковым. Но потому-то я и хотел сбежать.

Но однажды наступил роковой час «Х»: мой батюшка взял да и отреагировал на мою детскую угрозу. Он тогда завяз на непростом вопросе о том, как непредсказуемый путь астероида, имеющего магнитный заряд, может повлиять на траекторию возвратного пути хрононавта, если бедняга сблизится с небесным телом. Тот факт, что астероид мог давно уже прекратить свое существование, еще больше накалял атмосферу в доме.

Отец искал, на что или на кого бы ему отвлечься, и чуть ли не единственный раз в жизни выбрал для данной цели мою персону.

Я сообщил ему, что собираюсь уйти.

– Давай, – заявил он.

Я понятия не имел о том, надо ли истолковывать его слова в переносном значении. Отец всегда был слишком занят для того, чтобы якшаться со мной. Но тогда он смотрел на меня в упор, как будто выбрал случайное стечение обстоятельств для того, чтобы оценить меня во всей красе. Он заметил мое присутствие и явно пожелал узнать, кем является его сын.

Что мне оставалось делать? Я кинул вещи в сумку и сбежал.

Мне было двенадцать лет. Я пропал на девятнадцать дней.

До того, как получить работу в отцовской лаборатории, я трудился еще в нескольких местах. Все всегда было одинаково. Та или иная компания обращалась ко мне, поскольку используемый ею алгоритм поиска кандидатур в сотрудники вдруг выплевывал мое имя, и когда кадровики соображали, чей же я сын, у них непременно пробуждался легкий интерес. Они подозревали, что я тоже гений и смогу внести революционные изменения в их продукцию, систему или услуги. На собеседовании они принимали мою покорную нерешительность за нахальную индифферентность. Я, конечно, сразу покладисто соглашался на любое предложение – и моим работодателям хватало двух недель для того, чтобы убедиться в своей ошибке.

Какой я вам гений? Я был самым рядовым парнем с громкой фамилией.

Последним моим местом работы стала контора, занимающаяся перцепционным[6] маркетингом. Они считали, что реклама, которую человек видит в повседневной жизни, входит в определенную взаимосвязь с его личными вкусами, пристрастиями, демографическими условиями, покупательской историей и бесчисленным множеством иных критериев. И, проходя мимо трехмерного баннера, потребитель должен увидеть нечто такое, что ему моментально хочется заполучить – или усовершенствованный вариант товара, который он уже имеет.

Перцепционные маркетологи используют в реальном времени варьирующиеся потоки данных, дабы зрители могли заинтересоваться рекламой в любое время суток. Здесь учитываются самые разные факторы: часы до или после полудня, зависимость клиента от настроения и от того, спешит ли он на работу или имеет возможность прогуляться, занимался ли он сексом или нет, поругался ли со своей спутницей до завтрака или же, наоборот, они расстались нежно и ласково. А еще надо анализировать негативный опыт использования продукции того или иного бренда, иначе конкуренты получат хорошую возможность для того, чтобы, образно говоря, перегнать вас на трассе.

Моя грандиозная идея состояла в том, что клиент может за определенную плату на месяц вообще избавиться от рекламы. Вместо индивидуализированного нишевого маркетинга человек получал возможность пожить в мире, благословенно освобожденном от шума и суеты.

Но я потерпел крах.

Выяснилось, что народу нравится реклама. Особенно когда она целенаправленно искажает окружающую человека визуальную среду, чтобы подчеркнуть твои потребности превыше всех остальных, как будто именно ты являешься непреложным центром мировой экономики. За привилегию отгородиться от коммерческих завлекалок не пожелал платить никто. Кроме меня. Получилось, что я заставил работодателя запустить дорогостоящий продукт исключительно для моего личного пользования.

Так провалилась моя индустрия индивидуального назначения.

Еще я работал в компании, занимавшейся микротрендами – всплесками моды, которые могут зародиться, достичь высокого развития и уйти в небытие в течение дня, а то и нескольких часов. Иногда они имеют глобальный масштаб, но обычно бывают крайне локальными – несколько тысяч жителей какого-нибудь района по дороге в свой офис оказываются в одинаковых пиджаках или с однотипными стрижками, но уже к ланчу от орды «близнецов» не остается и следа.

С появлением портативных портновских автоматов флуктуации моды в одежде стали происходить с головокружительной быстротой. Мы можем полностью преобразовать свой гардероб по малейшей прихоти буквально в мгновение ока. Но если одежда будет чрезмерно занимать тебя и еще пару миллиардов человек, то окажется, что ежедневно обновлять ее – весьма хлопотное и нервное занятие. Некоторые пришли к выводу, что гораздо проще щеголять в однотонных трико с разметочными точками, на которых формируется двоичная проекция видимости любой одежды: таким образом, они могут менять свой внешний вид, как заблагорассудится.

Компания, в которой я вкалывал, обрабатывала немыслимо громадные массивы данных, пытаясь предсказывать кратковременные всплески интереса для крупнейших фирм-модельеров, и надеялась, что я смогу помочь им развить бизнес. Проблема заключается в том, что я не люблю выделяться и мода раздражает меня. Портновский автомат я настроил на внесение в мою одежду мелких случайных изменений, и то лишь для того, чтобы начальство не приставало ко мне с вопросами. Если честно, я каждый день носил одно и то же. Руководители фирмы сперва считали, что я нарочно эпатирую их небрежным отношением к собственным костюмам, но к исходу первой недели моего испытательного срока у них появились реальные подозрения на мой счет.

Правда, меня оставили в компании.

Мне удалось добиться повышения доходов почти сразу, но вскоре мой босс разобрался, что я делаю в офисе то же самое, что и дома с собственной одеждой – запускаю прогностические алгоритмы в хаотичном порядке.

Миллионы людей носят брюки и рубашки одинакового покроя или ремни, схожие как две капли воды, потому что так рекомендует система. Но это, конечно, случайность, а не эстетический выбор потребителей, я же просто на все наплевал.