причем не совсем по собственной воле — троица когтистых шутников зажимает меня в дальнем коридоре общинной цитадели. Едва ли не силой они заставляют меня выпить половину бутылки обжигающей горло отравы.

Я плююсь, хрипло борюсь с тошнотой, напрочь обжигаю губы и язык, но все же подчиняюсь угрозам и пью. А после еще долго развлекаю троицу подвыпивших чу-ха ужимками и нелепыми плясками, наутро вознагражденный мощнейшей головной болью и осознанием необычайной привязанности к этому чудесному крысиному напитку…

Почти не помышляю о побеге, но мысли о его кабальной необходимости все же возвращаются, особенно тоскливыми ночами, особенно во время дождя или ветра. Они терзают, заставляют взвешивать, сравнивать и представлять жизнь за стенами коморки… одинокую и опасную жизнь беглеца и объекта постоянной охоты.

Относительная свобода перемещения позволяет мне в деталях изучить жизнь общины и обшарить почти все закутки бетонного лабиринта, которым умело управляет Нискирич. За проведенные в холодных коридорах недели я медленно постигаю, чем в действительности занимаются их суровые обитатели.

Я с интересом изучаю, как они шустро потрошат на запчасти угнанные летательные аппараты, которыми в невообразимом множестве пользуются городские жители; наблюдаю за промышленными объемами фасовки самого разного зелья, к которому меня предусмотрительно не подпускают.

Ниоткуда меня толком не гонят, но и ничего не разжевывают. Чаще всего умилительно восхищаются неожиданным любопытством, визгливо смеются или сюсюкают, будто с парой старых дворовых псов, издавна прижившихся при цитадели.

Сам казоку-хетто перестает уделять мне повышенное внимание уже через пару-тройку недель после азартного торга и покупки. Изучение диковинного манкса быстро наскучивает ему, в том числе из-за вынужденного молчания этого самого манкса — новый хозяин не способен узнать обо мне почти ничего полезного или интересного, потому что и сам я не способен рассказать о себе и двух слов…

Сперва Нискирич злится и даже исподволь угрожает развязать мой короткий уродливый язык, подозревая утаивание и ложь. Мне приходится потратить немало усилий, чтобы убедить покрытого шрамами чу-ха, что о притворстве не идет и речи. В итоге он верит или делает вид. А спустя непродолжительное время почти не вызывает меня в кабинет для заумных разговоров и пустопорожних бесед.

Я все лучше говорю и понимаю на языке Тиама. Диалекты нихонинди большого гнезда во многом отличаются от распространенных в пустыне, но я улавливаю разницу на лету, стремясь препарировать каждое слово из окружающих меня разговоров.

О жарких песчаных просторах, кстати, я почти не вспоминаю.

Какое-то время после доставки из Витрины в голове еще возникают размытые образы завяленного солнцем Джу-бир-Амрата, всего угрюмого племени Стиб-Уиирта или раскаленных песков вокруг редких прохладных оазисов. Но их медленно и верно вытесняют звуки перенаселенного города, туши ветростатов в небе и ярчайшие рекламные полотна, которые я изучаю с балконов общинного дома…

Постепенно я позна ю суть «Детей заполночи» и имена всех старших крыс, помогающих Нискиричу фер Скичире управлять общиной — шумным стайным микрогнездом, из-под маски которого для меня теперь все явственнее проступает добротно спаянная банда.

Несколько раз со мной пытается общаться еще один из ее негласных лидеров — Открытое Око стаи. Пожилого знахаря и служителя непонятного мне пока культа зовут Ункац-Аран, и он выглядит всерьез настроенным узнать обо мне как можно больше (из-под его интереса так и просвечивают личные устремления и амбиции).

Впрочем, как и Нискирич до него, седошкурый гадатель быстро оставляет бесплодные попытки. И внезапно начинает внушать окружающим, что купленный у грязных глупых чу-ха-хойя мутант — лишь необычное животное, случайная отрыжка зараженной пустыни, и только кажется разумным с расстояния, как это происходит с мышами.

Впрочем, Ункац переубеждает прочих обитателей крепости при обязательном отсутствии Нискирича или его ближников, при самом вожаке продолжая заводить заумные речи про удачу, которую безволосый экзотический пленник способен принести их растущему сообществу. Уже в те дни Открытое Око представляется мне жалким, тщеславным и трусливым, особенно на фоне моего нового хозяина — сильного, жестокого, властного и по-своему харизматичного…

Мне не нравится Нискирич. Да и реальное положение дел и свои статусы я оцениваю с предельной объективностью. Но я признаю силу и характер этого косоглазого чу-ха, стараюсь чутко улавливать правила крепости и не нарушать их, и не нарываться на повторение единственной порки, которой меня наказали за случайный вход в крыло детей вожака.

Кстати, их оказывается довольного много, не меньше десятка, настоящий разновозрастной выводок. Но все сопляки и соплячки — за исключением одной тихони-подростка, — пользуются вниманием и расположением сурового отца не больше, чем я сам после месяца пребывания в доме «Детей заполночи».

Чуть позже я все же по-настоящему знакомлюсь с Аммой фер Скичира, детеныш сама находит меня в шумном ремонтном цеху. Она любознательна, в меру многословна, застенчиво смешлива, и совсем не боится подхватить от терюнаши заразу, о чем ее неоднократно предупреждает папенька.

Она совершенно не похожа на злобный молодняк пустынного племени, беззаботно взрослея в окружении сотни вооруженных головорезов. И пусть в ее поведении даже сейчас уже нет-нет, да и проскочат родовая стать и жесткость, присущие лидеру банды, ум юной Аммы подвижен, голоден и текуч, и мне непросто представить ее во главе бандитского клана…

Никто из нас двоих не способен даже помыслить, какие события случатся совсем скоро и как многое изменят в наших жизнях. Но девчонка будто предчувствует. И потому тянется к уродливому пленнику в любую свободную минутку, только и дожидаясь момента ускользнуть из-под присмотра и начать новый этап бомбардировки бесхвостого питомца наивными, но очень меткими вопросами.

Я не очень-то знаю, что отвечать малышке о своей прошлой жизни. И поэтому рассказываю исключительно про чу-ха-хойя и опасную пустыню, про затяжные пыльные бури, гулко сотрясающие землю миграции лысых туров, чудовищные металлические конструкции, тонущие в песках, и странные обычаи кочевых племен.

Девчонка, конечно же, слушает с открытой пастью, свесив розовый язычок и восторженно сверкая глазенками. А затем нас находят охранники, ворчат на нее и отвешивают демонстративный тумак мне и утаскивают Амму прочь, чтобы через день-другой-третий все повторилось вновь.

А затем в неуютный, но ставший почти родным Нарост пробирается опасный враг, и в моей жизни перелистывается новая страница…

Глава 3

ЦАРИЦА ПЕРЕДЕЛОК

Одним из главных недостатков района, в котором располагался «Перпекто», являлось почти полное отсутствие стоянок с рикшами — публика местных заведений предпочитала разъезжаться по домам более респектабельным образом.

Впрочем, пройдясь по улице буквально сотню шагов, я решил, что так даже лучше. Мне не мешало прогуляться, проветрить голову и решить, что делать дальше.

Темнело, холодало.

Работяги спешили по