Под облупленным куполом нелепой арки болталась на сквознякеголая лампочка, стены были покрыты плесенью и трещинами, под ногами былрастрескавшийся грязный цемент с грязными следами многих ног и автомобильныхшин. Позади гулко затопали, Максим оглянулся – те четверо догоняли, прерывистои неровно дыша, не вынимая рук из карманов, выплевывая на бегу своиотвратительные наркотические палочки… Рада сдавленно вскрикнула, отпустила егоруку, и вдруг стало тесно. Максим оказался прижат к стене, вокруг вплотную кнему стояли люди, они не касались его, они держали руки в карманах, они даже несмотрели на него, просто стояли и не давали ему двинуться, и через их головы онувидел, что двое держат Раду за руки, а усатый подошел к ней, неторопливопереложил трость в левую руку и правой рукой так же неторопливо и лениво ударилее по щеке…

Это было настолько дико и невозможно, что Максим потерялощущение реальности. Что-то сдвинулось у него в сознании. Люди исчезли. Здесьбыло только два человека – он и Рада, а остальные исчезли. Вместо них неуклюжеи страшно топтались по грязи жуткие и опасные животные. Не стало города, нестало арки и лампочки над головой – был край непроходимых гор, странаОз-на-Пандоре, была пещера, гнусная западня, устроенная голыми пятнистымиобезьянами, и в пещеру равнодушно глядела размытая желтая луна, и надо былодраться, чтобы выжить. И он стал драться, как дрался тогда на Пандоре.

Время послушно затормозилось, секунды сталидлинными-длинными, и в течение каждой можно было сделать очень много разныхдвижений, нанести много ударов и видеть всех сразу. Они были неповоротливы, этиобезьяны, они привыкли иметь дело с другой дичью, наверное, они просто неуспели сообразить, что ошиблись в выборе, что лучше всего им было бы бежать, ноони тоже пытались драться… Максим хватал очередного зверя за нижнюю челюсть,рывком вздергивал податливую голову и бил ребром ладони по бледной пульсирующейшее, и сразу же поворачивался к следующему, хватал, вздергивал, рубил, и сновахватал, вздергивал, рубил – в облаке зловонного хищного дыхания, в гулкойтишине пещеры, в желтой слезящейся полутьме – и грязные когти рванули его зашею и соскользнули, желтые клыки глубоко впились в плечо и тоже соскользнули…рядом уже никого не было, а к выходу из пещеры торопился вожак с дубиной,потому что он, как все вожаки, обладал самой быстрой реакцией и первым понял,что происходит, и Максим мельком пожалел его, как медленна его быстрая реакция– секунды тянулись все медленнее, и быстроногий вожак едва перебирал ногами, иМаксим, проскользнув между секундами, поровнялся с ним и зарубил его на бегу, исразу остановился… время вновь обрело нормальное течение, пещера стала аркой,луна – лампочкой, а страна Оз-на-Пандоре снова превратилась в непонятный городна непонятной планете, более непонятной, чем даже Пандора…

Максим стоял, отдыхая, опустив зудящие руки. У ног еготрудно копошился усатый вожак, кровь текла из пораненного плеча, и тут Радавзяла его руку и, всхлипнув, провела его ладонью по своему мокрому лицу. Оногляделся. На грязном цементном полу мешками лежали тела. Он машинальнососчитал их – шестеро, включая вожака – и подумал, что двое успели убежать. Емубыло невыразимо приятно прикосновение Рады, и он знал, что поступил так, какдолжен был поступить, и сделал то, что должен был сделать – ни каплей больше,ни каплей меньше. Те, кто успел уйти, – ушли, он не догонял их, хотя мог быдогнать – даже сейчас он слышал, как панически стучат их башмаки в концетоннеля. А те, кто не успел уйти, те лежат, и некоторые из них умрут, анекоторые уже мертвы, и он понимал теперь, что это все-таки люди, а не обезьяныи не панцирные волки, хотя дыхание их было зловонно, прикосновения – грязны, анамерения – хищны и отвратительны. И все-таки он испытывал какое-то сожаление иощущал потерю, словно потерял некую чистоту, словно потерял неотъемлемыйкусочек души прежнего Максима, и знал, что прежний Максим исчез навсегда, и отэтого ему было немножко горько, и это будило в нем какую-то незнакомуюгордость…

– Пойдем, Максим, – тихонько сказала Рада.

И он послушно пошел за нею.

«ВЫ ЕГО УПУСТИЛИ…»

– Короче говоря, вы его упустили.

– Я ничего не мог сделать… Вы сами знаете, как этобывает…

– Черт побери, Фанк! Вам и не надо было ничего делать.Вам достаточно было взять с собой шофера.

– Я знаю, что виноват. Но кто мог ожидать…

– Хватит об этом. Что вы предприняли?

– Как только меня выпустили, я позвонил Мегу. Мегуничего не знает. Если он вернется, Мегу сейчас же сообщит мне… Далее, я взялпод наблюдение все дома умалишенных… Он не может уйти далеко, ему просто недадут, он слишком бросается в глаза…

– Дальше.

– Я поднял своих людей в полиции. Я приказал следить завсеми случаями нарушения порядка… вплоть до нарушения правил уличного движения.У него нет документов. Я распорядился сообщать мне обо всех задержанных бездокументов… У него нет ни единого шанса скрыться, даже если он захочет…По-моему, это дело двух-трех дней… Простое дело.

– Простое… Что могло быть проще: сесть в машину,съездить в телецентр и привезти сюда человека… Но вы даже с этим не справились.

– Виноват. Но такое стечение обстоятельств…

– Я сказал, хватит об обстоятельствах. Он действительнопохож на сумасшедшего?

– Трудно сказать… Больше всего он, пожалуй, похож надикаря. На хорошо отмытого и ухоженного горца. Но я легко представляю себеситуацию, в которой он выглядит сумасшедшим… И потом эта вечная идиотскаяулыбка, кретинический лепет вместо нормальной речи… И весь он какой-то дурак…

– Понятно. Я одобряю ваши меры… И вот что еще, Фанк…Свяжитесь с подпольем.

– Что?

– Если вы не найдете его в ближайшие дни, он непременнообъявится в подполье.

– Не понимаю, что делать дикарю в подполье.

– В подполье много дикарей. И не задавайте глупыхвопросов, а делайте, что я вам говорю. Если вы упустите его еще раз, я васуволю.

– Второй раз я его не упущу.

– Рад за вас… Что еще?

– Любопытный слух о Волдыре.

– О Волдыре? Что именно?

– Простите, Странник… Если разрешите, я предпочел бы обэтом шепотом, на ухо…

Окончив инструктаж, господин ротмистр Чачу распорядился:

– Капрал Гаал, останьтесь. Остальные свободны.

Когда остальные командиры секций вышли, гуськом, в затылокдруг другу, господин ротмистр некоторое время разглядывал Гая, покачиваясь настуле и насвистывая старинную солдатскую песню «Уймись, мамаша». Господинротмистр Чачу был совсем не похож на господина ротмистра Тоота. Он былприземист, темнолиц, у него была большая лысина, он был гораздо старше Тоота, внедавнем прошлом – боевой офицер, танкист, участник восьми приморскихинцидентов, обладатель «Огненного Креста» и трех значков «За ярость в огне»;рассказывали о его фантастическом поединке с белой субмариной, когда его танкполучил прямое попадание и загорелся, а он продолжал стрелять, пока не потерялсознание от страшных ожогов; говорили, что на теле его нет живого места, сплошьчужая пересаженная кожа, а на левой руке у него не хватало трех пальцев. Он былпрям и груб, как настоящий вояка, и, не в пример сдержанному господинуротмистру Тооту, никогда не считал нужным скрывать свое настроение ни отподчиненных, ни от начальства. Если он был весел, вся бригада знала, чтогосподин ротмистр Чачу нынче весел, но уж если он был не в духе и насвистывал«Уймись, мамаша»…