Май! Кому теперь нужны сапоги? Сирень расцвела рано. Цветки дикой яблони усыпали ветки, как совсем еще недавно зимний снег: ветки были такие же белые, но гораздо пушистее. Когда мы проходили под яблонями, белые лепестки цеплялись за капюшон Пола. Синицы наворачивали круги в небе.

Май, а Полу, видите ли, наскучил лес. Хотя именно в это время в лесу так интересно! Лесные утки с их лоснящимися зелеными головками вернулись с зимовья. Как и бобры. Было видно, как, впившись зубами в бревнышки, они деловито плывут с ними через озеро.

– Здорово, правда? – закинула я удочку.

Пол молча дубасил палочкой по валуну. Ему хотелось покататься на качелях или с горки. Ему хотелось оказаться на детской площадке, где есть песочница и бесплатные лопаты и ведра, которые сотрудники управления парков и водоемов содержат в чистоте и порядке. Он знал, чем заняться в парках. Почти всю недолгую жизнь он провел в пригороде Чикаго, где были чистенькие тротуары и аккуратные дворики. Золотистые ретриверы ловили в прыжке фрисби. Ему хотелось кататься на подвешенной к дереву автопокрышке, он скучал по бейсбольному полю, подстриженным лужайкам.

– Ух ты! Еще бобёр! – сказал он.

– Ух ты! – передразнила я его. И мне сразу стало неловко.

Короче говоря, однажды дождливым днем в середине мая я надела на него зеленый дождевик, усадила в креслице на велике и повезла за шесть миль в город. Когда мы ехали в горку, мне пришлось приподняться с сиденья и крутить педали стоя, а когда перевалили через хребет, велик сам помчался вниз по маслянистым лужам, разлившимся по всему асфальту. В считаные минуты мы оба вымокли до нитки. Подъехав к начальной школе, мы, ловко балансируя на камешках, дошли до игровой площадки, и я усадила Пола на пластиковое сиденье цепочных качелей.

– Ты этого хотел? – спросила я.

– Наверное, – ответил он. Мне было абсолютно непонятно, чего же ему надо. Он раскачивался взад-вперед, я стояла сзади и смотрела, как хлопает капюшон его дождевика. Мне стало грустно – грусть колола мне грудь, словно палка мокрый песок, так время и прошло…

Позднее, всякий раз, когда я видела ребенка на качелях, меня охватывало горькое чувство. Я ощущала всю безнадежность этой забавы: летишь вверх с чувством восторга, но в середине взлета останавливаешься и летишь обратно. И напрасную надежду на то, что уж в следующий раз, когда снова взлетишь вперед и вверх, никакая сила не вернет тебя обратно. И не придется начинать этот взлет снова и снова.

– Может, тебя посильнее раскачать? – спросила я.

После паузы он ответил:

– Наверное.

Уроки в школе давно закончились, и поначалу мы были на площадке одни. У меня устали руки, а дождь ослабел. Потом показалась молодая мамочка под зонтиком, с малышом в пластиковой прогулочной коляске и маленькой девочкой. Девочка на вид была старше Пола, на ней были желтые резиновые сапожки и розовый дождевичок. Увидев ее, Пол буквально просиял. Он высыпал из своей кожаной перчатки все камушки и надел ее себе на руку. Перчатка налезла по самый локоть. Ему захотелось, чтобы девочка пораскачивала его, и когда она сменила меня и обеими руками начала сильно толкать пластиковое сиденье, на лице у него возникло какое-то дурацкое выражение, сосредоточенное и мечтательное одновременно, словно он старался разглядывать девочку, не поворачивая головы. Я отправилась к скамейке – не то чтобы сгорая от ревности, но и не испытывая особой радости. Попросив девочку поиграть с ним, Пол не проронил больше ни слова. Он сидел на качелях смирно и, казалось, не замечал девочку, обхватившую его сзади за спину.

Вот когда я увидела, каким он будет в пятнадцать. Я вдруг поняла, каким Пол станет, когда вырастет. Он будет позволять какой-нибудь влюбленной в него девочке усаживать себя на детские качельки, и эта девочка будет писать ручкой на своей ладошке его имя и ждать его после школы. Он станет, не прилагая к этому никаких усилий, яркой звездой школьной постановки «Нашего городка» или вице-президентом школьного совета – ироничным, но добродушным. Он будет невыдающимся, но старательным капитаном школьной команды по бегу. На запястье у него появится загадочная татуировка в виде китайских иероглифов, которые кроме него никто не сможет прочитать, и эта татуировка будет бледной, потому что он сделает ее в дешевом тату-салоне в Беарфине. А еще, возможно, все будут звать его просто Гарднер. Ребят вроде него обычно зовут по фамилии.

– Выше! – сказал он девочке беззлобно и безразлично, словно сделал ей одолжение, позволив себя покачать. Вверху планер медленно парил над верхушками деревьев. На парковке старшеклассники в нескольких пикапах объезжали лужи, и шины визжали на поворотах. У всех пикапов были опущены стекла. Они орали:

– Марко!

– Зубки, – сказала мне молодая мамашка, когда я присела рядом с ней на мокрую скамейку.

– Угу! – кивнула я в знак согласия, выплюнув это словосочетание, словно отмытое ископаемое из древней эпохи значений. Меня успокаивала мысль, что некоторые слова вроде «Марко» или «зубки» не требуют дополнительных пояснений.

Потом молодая мамашка произнесла:

– Этот паршивец откусит мне сосок! – И теперь «зубки» получили нужный контекст и заняли свое место в списке прочих, ничего не значащих слов и банальных фраз, которыми обычно обмениваются незнакомые люди на скамейке в парке под дождем. Я вздохнула, а она продолжала: – Твой братик – просто покоритель сердец!

– Вашу дочку просто легко покорить!

Мы некоторое время молча наблюдали за детьми. Девочка в желтых сапожках стояла близко к качелям, и всякий раз, когда Пол летел назад, он врезался ей в грудь. Она, похоже, была готова упасть.

Женщина фыркнула, когда девочка пошатнулась.

– Это не моя, слава богу! В смысле, не то, что ты подумала. Она моя сестренка.

Я покосилась на нее и заметила прыщики у нее на подбородке и выщипанные брови. На плече ее кожаной куртки засохла клякса отрыжки, а в углу рта торчала палочка-леденец – и она смахивала на провинциалку из мультфильма, грызущую соломинку. Она была похожа на одну из повзрослевших сестер Карен из моего класса, и когда я поймала себя на этом сходстве, мне захотелось рассмеяться – но не потому, что это было смешно. Девчонки, которые после окончания школы оставались в Лус-Ривере, всегда выскакивали замуж в восемнадцать лет и сразу рожали, после чего поселялись в подвале у родителей или в трейлере на заднем дворе. Так случалось со всеми девчонками, которые были достаточно симпатичными, чтобы в школе стать чирлидершами, но недостаточно мозговитыми, чтобы поступить в колледж. А уж если ты не была достаточно симпатичной, то могла рассчитывать на работу в казино или в доме для престарелых в Уайтвуде.

– Сколько вашему малышу? – спросила я, стараясь казаться дружелюбной.

– Пятнадцать недель. Половина срока. После тридцатой недели я перестану его кормить. Мой парень боится моих сисек! Говорит, они его шокируют!

Я опять покосилась на нее с любопытством. Мне казалось, это же очень хорошо, что ее парень не сбежал, хотя мог бы. Если честно, это меня даже удивило. Такое редко случается в жизни – обычно симпатичные девчонки выскакивают замуж за ребят, которые потом уходят в армию или играют в юниорской хоккейной лиге. Так что, может быть, у этой псевдо-Карен был какой-то скрытый талант? Краем глаза я увидела торчащую из-под блузки грудь. Грудь была какой-то очень длинной, с похожим на прыщ соском.