Первая партия астронавтов выдержала почти бесконечные обследования, и никто не скрывал, что медицинские опыты, перенесенные пилотами ради вступления в ряды астронавтов, были изматывающими, инвазивными и откровенно унизительными. Во время публичной пресс-конференции 1959 г. в Вашингтоне, когда астронавтов впервые представили публике, им простили бы даже спотыкание по пути к трибуне. Посреди тщательно срежиссированного действа один из репортеров крикнул что-то пресс-секретарю НАСА, который передавал вопросы публики астронавтам. Пресс-секретарю явно не хотелось повторять вопрос, но деваться было некуда.

– Тут спрашивают… э-э-э… не согласятся ли джентльмены ответить… э-э-э… какое медицинское обследование им больше всего не понравилось?

Репортеры захохотали, руководство НАСА неловко заерзало, астронавты с улыбкой переглянулись. Вопрос был в самый раз для Уолли Ширры.

Уолли Ширра уже успел зарекомендовать себя хулиганом и любителем розыгрышей. Он никогда не мог удержаться от соблазна – обычно на официальных приемах в присутствии высоких чинов ВМС – громко спросить коллегу-офицера: «Эй, ты морская черепаха?» У спрошенного оставалось по обычаю два варианта на выбор: либо ответить «да, можешь поклясться своей задницей», либо промолчать – во втором случае он обязан поставить выпивку всем присутствующим. Ни тот ни другой вариант не вызывали у жертвы никакого восторга, но по жестким правилам летчицкого братства спрошенный обязан безоговорочно выбрать одно из двух.

На пресс-конференции 1959 г. Уолли был готов выпалить ответ на неловкий вопрос, однако Джон Гленн его опередил:

– Сложно сказать, так сразу и не выберешь: если вспомнить, сколько отверстий в человеческом теле и как глубоко можно в них залезть… – Гленн сделал паузу и подмигнул репортеру почти как Уолли. – А теперь ваша очередь: какое обследование было бы самым неприятным лично для вас?

Зал разразился хохотом, Гленн очень кстати (и очень привлекательно) зарделся и сел обратно в кресло.

Даже Ширра был вынужден сдаться:

– Я думаю, он ответил за всех нас, – сказал он.

А теперь, в начале 1965 г., на этапе планирования полета «Джемини-7», врачи имели в лице Фрэнка Бормана и Джима Ловелла многообещающие лабораторные образцы, на которых намеревались поэкспериментировать всласть. На две недели в космос еще никто не летал, а это значило, что задолго до начала полета врачам требовалось снять беспрецедентное количество показаний, чтобы иметь четкую картину изначального состояния организма. Борману и Ловеллу пришлось заново вытерпеть множество отвратительных процедур, которые они проходили перед зачислением в астронавты: заборы крови, впрыскивание контрастного вещества, электроиглы, центрифуга, электроэнцефалограммы, электрокардиограммы, электромиограммы…

Особый, почти навязчивый интерес врачи испытывали к проблеме сохранения кальция в организме. Если человека отправить в космос надолго, то скелет вдруг окажется не у дел (ведь без гравитации ему не нужно поддерживать тело) и он перестанет тратить силы на сохранение костей в функционирующем состоянии. Усваиваемый с пищей кальций, который обычно идет на укрепление костной ткани, напрямую выводится из организма.

Задуманный эксперимент поставили с тщательностью, доведенной почти до абсурда. Оба астронавта должны были собирать и сохранять каждую каплю мочи и каждый грамм кала, выделенные в течение девяти предстартовых дней, 14 суток полета и четырех дней после приземления, и затем вручить все это врачам. Этого, впрочем, все равно казалось недостаточным, так что перед полетом медики намеревались собирать еще слезы и пот. После этого Бормана и Ловелла, раздетых до белья, нужно поставить в низкий бассейн и поливать дистиллированной водой, после чего собрать и проанализировать каждую каплю на наличие кальция. Перед полетом и после него нужно в конце каждого дня сохранять и отдавать врачам нижнее белье – нестиранное, разумеется. Из него планировалось извлечь для анализа пот из самых интимных частей мужского тела, впитавшийся в ткань за 18 часов или около того.

Кровяное давление, устойчивость, пульс, дыхание, острота зрения – все это тоже предстояло исследовать до полета и затем периодически во время полета. Оценка зрения, впрочем, была связана с затруднениями. В небольшой кабине, рассчитанной на двоих, невозможно разместить проверочную таблицу на нужном расстоянии. Но даже в более просторной кабине у врачей все равно оставались бы сомнения, честно ли астронавты проводят проверку: а вдруг пилоты не скажут правды насчет ухудшившегося зрения, вдруг будут опасаться, что их вернут на Землю досрочно?

Поэтому никаких проверочных таблиц на борт решили не брать. Вместо этого в Техасе, недалеко от Ларедо, наземная служба НАСА должна была сгладить и разровнять восемь участков грунта – квадраты со стороной около 600 м каждый – и заполнять части квадратов белым пенополистиролом и темным дерном. Астронавтам, пролетающим над объектом, предстояло описать получившийся черно-белый узор, который могли бы менять между прохождениями корабля над Ларедо. С такой таблицей уж точно не сжульничаешь!

А под конец врачи захотели невозможного.

– Если вам придется жить в космосе две недели, то лучше заранее потренироваться на Земле, – заявил один из врачей.

– Мы и так половину времени проводим на тренажерах, – ответил Борман.

– Всего по несколько часов за один раз, – возразил врач.

– Мы можем и увеличить время, – сказал Ловелл, и Борман согласно кивнул.

– Это да, – ответил врач. – Но мы предлагаем имитировать полный срок, все две недели, с начала и до конца. Чтоб уж наверняка.

Борман не поверил своим ушам.

– Вы хотите, чтобы мы две недели пролежали в плоских креслах? В нормальной земной гравитации? Без перерывов на поход в душ?

– Ну… да, – подтвердил врач.

– Вы что, спятили? – рявкнул Борман.

На это врачам не нашлось что сказать: если бы ответ существовал, они бы непременно его огласили. Волей Бормана как командира экипажа эксперимент был благополучно вычеркнут из списков.

* * *

Если что-то и облегчало Борману мысль о том, что ему придется торчать две недели в гофрированной жестянке по имени «Джемини-7», то это перспектива провести время с Джимом Ловеллом.

Борман познакомился с ним во время отбора в астронавты, когда вместе с группой других кандидатов они проходили проверку физической подготовки на авиабазе Брукс в Сан-Антонио, и Ловелл понравился ему с первого взгляда. Среди прочего Борману импонировал темперамент Ловелла. Армия по большей части состояла из резких типов вроде Гриссома, пересмешников вроде Ширры и, как вынужден был признать Борман, из целеустремленных и самоотверженных трудяг вроде него самого. Добродушные прямые парни, никогда не срывающиеся в злобу, оказались в дефиците. Их всегдашнее спокойствие шло не от легкомыслия или неспособности оценить опасность: они попросту не склонны сердиться и раздражаться.

Среди астронавтов даже сложилась поговорка: «Уж если ты не ладишь с Ловеллом – ты ни с кем не поладишь».