Так горько думал профессор, лежа между проституткой и громилой, от которого резко пахло мочой.

На кухне кипела другая жизнь, налетчики вытащили три полиэтиленовых пакета и аккуратно разложили на столе. Голда к голде, доллары к долларам, марки к маркам. Алекс на глаз им все посчитал, выходило неплохо. Череп-2 уже словил свои героиновые будни, Череп-1 открыл бутылку водки и сделал обеденный перерыв. Отъехавшая Башка жарил яичницу, а Алекс не останавливаясь рассказывал Черепу-1, куда можно вкладывать в будущие времена. Он рассказал все, что планировал сам, понимая, что ему, возможно, сделать это не придется. Штык, воткнутый в кухонный стол, оптимизма не давал, он, конечно, мог, как Матросов, броситься на врага: один был в торчке, но двое против одного – плохая позиция.

Яичница была готова, водка разлита, Алекс сглотнул, вид накрытой поляны заворожил, страшно захотелось жрать, да и выпить не мешало, весь день на нервах, но не приглашали. Череп-1 посмотрел на него внимательно и дал ему в руку стакан. Широка душа русского человека: от ненависти до любви один стакан – два стакана это уже любовь, а на третьем можно получить по голове лопатой, ломом или еще чем-нибудь от чистого сердца.

Но первый стакан влетел как животворная струя из черного льда, горячо любимой Латтом водки «Веда»; ему, как сыну филолога, нравилась буква «веда» из старого алфавита – гордая буква, третья в алфавите, самая красивая и надежная.

Стакан пронесся конем до печени и взорвал мозг сияющим взрывом, стало хорошо, жизнь приобрела цвет и запах, он сказал своему альтер эго:

– Ни хуя! Еще повоюем!

С кем воевать, он еще не надумал, но нагло утащил со сковороды шмат яичницы, стало совсем весело, в голове заиграли буквы и сложились в стихотворение Игоря Губермана.

Изе Моисеичу – 90 лет.

Он почти по-девичьи делает минет.

Стало неудобно перед стариком в соседней комнате, и он решил зайти к нему, выразить сочувствие и указать на непричастность к случившемуся.

Он встал и двинулся в сторону комнаты, но его остановил железный рык Черепа:

– Прикую на хуй!

Он вернулся, гуманитарная миссия прошла без успеха. Рано, с обреченностью понял он, надо сосредоточиться, и выпил еще стакан за здоровье присутствующих, очень актуальный тост в данной нехорошей квартире.

Второй стакан «Веды» закрепил успех первого, и захотелось петь, и он запел «Вальс-бостон».

Отъехавшая Башка засмеялся и сказал Черепу-1, что у клиента поехал крышак, может, ему ебнуть?

Череп-1 заслушался пением Алекса, он сам любил в караоке петь эту песню и подтянул второй куплет про «Опьянев от наслажденья, о годах забыв». О своих годах на малолетке и в двух ходках он не забывал никогда, он даже похлопал своими лапами-крыльями, как пелось в песне, и сказал милостиво:

– Пой, фраерок! Хорошо поешь! На зоне с пайкой будешь!

Песню не допели до конца, в дверь опять позвонили.

Пришел новый сдатчик – это был Сеня, барыга с Апрашки, постоянный клиент Алекса, толстый Сеня по кличке Веселая Чернильница.

Его размер был, как у Леонардо в золотом сечении, 150х150 (вес и рост), он ходил в спортивном костюме и кроссовках, ничего другого он не носил, не мог, обливался одеколоном «Фото», флакон в день, очень потел, но плут был отменный. Пахло от него… нет, от него разило: пот и одеколон давали адскую смесь, телки всегда с него брали бонус за вонь, он не спорил.

Сеню встретили как родного, Череп даже не бил его по башке, просто взял за нос и привел сразу в кухню на разгрузку лаве – так он называл дензнаки.

Очнулся после торчка Череп-2 и сразу включился в процесс отъема наличности. Сеня принес нехило, пропустил две недели, ударно попахал, и весил его лопатник два косаря.

Цепуру он тоже снял, но попросил не трогать звезду Давида. Череп сказал:

– Ну что мы, нехристи какие-то, носи, чай, не чужие. Иисус вроде тоже из ваших?

– Из наших, – заверил Сеня, соврал в интересах выживания, хотя внутри себя так не считал.

– Ты прости, но мы тебя легонько свяжем, без кляпа, дело такое, потерпи, – ласково сказал Череп-2.

Второй пузырь «Веды» прозвучал как симфония. Алекс уже сам разливал, наметилось полное взаимопонимание, включили телевизор, дело шло к вечеру, показывали фильм про ментов, которые ловили бандитов.

«Бандитский Петербург» – любимое кино. Черепа его никогда не пропускали, любили его, играли по нему в игру, кто и сколько найдет косяков и неправдоподобных ситуаций в сценарии, и гадали, какие же люди в прототипах. Череп-2 даже тайно мечтал, когда они попадут в герои сериала, но их время еще не пришло. Череп-1 ждал коронации, люди за него уже говорили.

На складе мягких игрушек, сваленных в комнате, шла своя жизнь. Шлюха Катя увидела своего начальника из спецчасти и вежливо кивнула ему головой. Коля сумел перевернуться на бок и лежал с закрытыми глазами: он набирал силы для броска на этих зверей, которые его офоршмачили, он лежал и придумывал им смерть. Когда-то в юности он немного подрабатывал мясником на Сенной и помнил картинку разделки туши – красивую такую, где каждая часть имела номер. Он готовился и копил силы на рывок, желал показать им все номера на той картинке с говядиной.

Офицер был в полном ауте, смерти он не боялся, но табельное оружие, удостоверение – это хуже смерти, неполное служебное соответствие, увольнение, такого места у него уже никогда не будет, а зачем тогда жить, в райотделе он не выдержит, версия у него для отмазки была: встреча с агентом.

Сеня – Веселая Чернильница, как наиболее мобильный (менее связанный), оценив компанию, сразу пополз к Изе Моисеевичу: интеллигентные люди должны быть вместе. Ну не лежать же рядом с мусорами и громилами. Проститутка вроде ничего, неплохо перед смертью дать ей в голову на шару, но при посторонних может не встать, а это позор.

Они начали шептаться о своем, о вечных проблемах с этими русскими.

– А этот Алекс, как он может так кидать людей, какие рекомендации, он с ними заодно? – глазами показывая на кухню, шептал Изя Моисеевич.

Сеня кивал уважаемому профессору, что таки да, но легкое злорадство он к нему испытывал; забыл, наверное, старый осел, когда пять лет назад срезал его на экзаменах в театральный вуз, сказал – идите в народное хозяйство. Хуй тебе, старый пень, а не народное хозяйство, эстет ебаный, – и отодвинулся от него.

На кухне задушевная беседа шла под стук стаканов, еще два пузыря нырнули в нужное место, и звонок в дверь встретили как-то лениво, типа – кто еще прется?

Приперлась девушка-лебедь из кафе «Садко» – центровое место стоянки питерского мохнатого золота, золотой фонд «Лебедь», как его яркий представитель, впорхнула с полным ридикюлем, неделю провела со шведом, и надо было сбросить срочно, сбросила быстрее не придумаешь, ридикюль в одну сторону, «Лебедь» – в другую.