Реабилитация забирает очень много сил, но самое главное – твой ребенок будет тебя радовать несмотря ни на что. Лично для меня аборт неприемлем. Когда я слышу от беременных мам, у которых уже есть ребенок с синдромом Дауна, что они будут проверяться и в случае чего сделают аборт, меня это повергает в шок, но как я поступлю сама в такой ситуации – не знаю. Нельзя настаивать на том, чтобы женщина рожала, если она к этому не готова. Я посмотрела на то, как живут в детских домах эти дети, которым нужен постоянный тактильный контакт, которым нужно внимание: им там очень тяжело.

У нас был праздник в парке «Веселые джунгли», на который пришли около двадцати семей с детьми с синдромом Дауна. И на этом примере мы увидели, как меняется общество. Руководители парка никогда не сталкивались с синдромом, но потом посмотрели сначала на Юру, потом на Юру с Макаром, потом на те двадцать семей, которые пришли на день рождения, и сделали для всех детей с инвалидностью бесплатный вход. Они приглашают приходить еще, готовы предоставить нам площадку. Они действительно тянутся к этим малышам.

И будущим родителям уже не надо так переживать о том, что скажет общество. Когда я написала в Фейсбуке, что у нас родился ребенок с синдромом Дауна, я поблагодарила Эвелину Бледанс за то, что она и ее муж Александр взяли на себя критику общества. Им говорили, да и сейчас говорят много гадостей, но они держатся очень стойко и мужественно. В них много мудрости, они пишут очень душевные и глубокие вещи. Сейчас уже можно выйти в общество, и все уже знают этих детей. Они уже не говорят: «У вас даун». Я очень не люблю это слово, и люди так уже не говорят, они стараются сформулировать мягко. У нашей знакомой есть сын, немного похожий на сына Эвелины Бледанс, и люди, видя его, говорят, например: «У вас ребенок совсем как у Бледанс!». И это очень хорошо. Об этом должны знать и будущие мамы, и те, кто уже родил такого ребенка. Возможно, врачи в роддоме бывают не совсем корректны, но общество меняется. Оно изменилось даже за последний год, мы это замечаем.

Загоняя себя в рамки своей проблемы, люди перестают наслаждаться младенчеством своего ребенка, беременностью. Когда Юре было два месяца, он упал с кровати, и мы с ним попали в больницу и перестали ходить на занятия. И за эту неделю я вдруг поняла: как здорово, что у меня есть ребенок и он совершенно обычный, у него обычные детские проблемы, которые мы решаем. И я стала наслаждаться материнством. Бывает, что родители детей с особенностями (не только синдромом Дауна, но и ДЦП, аутизмом) ставят перед собой цель поскорее пройти реабилитацию и перестают наслаждаться каждым этапом развития своего ребенка, каждым его возрастом. Всем этим можно и нужно наслаждаться. Например, на Макара надели очки, которые стали предметом зависти со стороны Юры и предметом ненависти со стороны самого Макара. Он научился профессионально их разбирать на запчасти, доставать линзы и куда-то все это выкидывать. И для меня это тоже своеобразное свидетельство его развития.

Что касается дальнейшей судьбы особых детей, которые рано или поздно останутся без родителей, мне кажется неправильным перекладывать ответственность за них на братьев и сестер. Мы ведь рожаем других детей не для того, чтобы они принимали на себя родных как обузу. Такого не должно быть. Возможно, я излишне самоуверенна, но мне кажется, что если что-то случится со мной и мужем, то наши мальчики не останутся без присмотра. Их будущее пока неясно, но мы не сидим на месте. Мы планируем дело, в котором можно задействовать этих ребят, возможно, социальную деревню. Обсуждаем это с мужем и другими родителями. Можно, например, купить участок где-нибудь под Тверью, чтобы ребята жили там группой человек в двадцать под присмотром, научились ухаживать за животными и получать от этого прибыль. Или, например, у меня давно уже в планах открыть свой паб, где мальчишки смогут работать на кухне или разливать пиво за стойкой. Они будут при деле, они будут общаться и обеспечивать себя. Даже мысленно прокручиваю ситуации в голове: что будет, если им нахамят? Возможно, я сразу выгоню такого человека… Или попробую ему объяснить, чего стоило ребятам научиться это делать, сколько сил они в это вложили.

У нас пока нет стабильности в этом вопросе. Мой коллега кубинец говорит: «В России учили любить собачек и кошечек, а у нас любить и принимать любых людей вокруг тебя». Или, например, в Европе существуют специальные интернаты с трудоустройством и многое другое. Но и у нас что-то подобное появляется – например, общежитие с куратором при колледже. Там, правда, пока только две специальности – озеленитель и повар, но ребятам уже дают общежитие, где они сами живут, сами готовят. Уже в шестнадцать лет дети с особенностями развития готовы пойти научиться самостоятельной жизни. Я не хочу лишать себя счастья, которое мне может дать рост моих детей. Я не хочу думать о том, что через пятнадцать лет им некуда будет пойти. Все эти проблемы можно решить, и родители должны об этом знать.

Я всегда говорю, что мы не мечтали быть родителями необычных детей, но никто не запретит нам любить их, гордиться успехами и считать самыми-самыми!

Очень часто приемные родители обращаются ко мне с разными вопросами по поводу воспитания приемных детей. Пишут и те, кто в самом начале пути, спрашивают: «А как это было у вас? с чего все началось? Когда появилось желание стать приемной мамой? с чем это было связано?». И я удовольствием делюсь с вами историей, перевернувшей всю мою жизнь.

Не знаю, почему, но отношение к детским домам и сиротам у меня всегда было какое-то особенное. Возможно, потому, что в детстве мне пришлось пережить потерю друзей, родителей которых из-за аморального образа жизни (а проще говоря, глубокой и беспробудной пьянки) лишили родительских прав. Их было двое: старший, Пашка, мой ровесник или чуть младше, и его сестренка Наташка – симпатичная белокурая девчонка лет трех-четырех. Помню жуткий беспорядок в их большой квартире, полное отсутствие продуктов и добрых бабушек во дворе, сующих вечно голодным детям бутерброды с колбасой. Брат очень трогательно заботился о сестре. Они всегда были вместе, Пашка и Наташка. Мы играли во дворе, вместе тайком бегали в «запретный» парк на соседней улице, лазали по деревьям, вытирали подорожником разбитые Наташкины коленки…

И однажды Пашка пришел один. Один, полный горя и отчаяния настолько, что стало страшно. Помню его сжатые кулачки и наполненные слезами глаза. Он сказал: «Они забрали Наташку. Меня тоже скоро заберут. Я украду ее, и мы убежим с ней вместе далеко-далеко…». Больше я никогда их не видела.

Тогда мне было лет десять, я ничего не могла сделать для них. И возможно, уже тогда я решила для себя – когда вырасту, обязательно смогу помочь чем-то детям, попавшим в беду, как мои потерянные друзья.

Я всегда мечтала иметь большую крепкую семью и собственный дом. Мне повезло – я встретила родного человека. Взгляды на жизнь и отношение к миру у нас очень похожи, мы смотрим, что называется, в одну сторону. Семейная жизнь сложилась счастливо, через год после свадьбы родилась дочка. Тогда я поняла, что самое большое счастье в жизни женщины – быть мамой. Большего счастья нет. Еще во время беременности мы купили участок под строительство дома именно в том районе, где когда-то ездили с будущим мужем на машине и рассматривали дома, мечтая о том, как было бы хорошо построить когда-нибудь такой же. Мысли материальны.