— Полковник в отставке Дронов Александр Александрович.

— Какой Дронов? Ты что такое, старый козел, несешь? Какой Ростов? Какое изнасилование? Не было никакого изнасилования. Не было никакого Ростова! Ты что, м…к, порешь?

— Кто это говорит?

— Абрамов это говорит. Абрамов! Мать твою разэдак так. Абрамов!!

— Я очень рад, что имею возможность лично высказать вам свою искреннюю признательность и поддержку вашему последнему выступлению, касающемуся воспитания общественной нравственности и ужесточения ответственности за преступления, направленные против чести и достоинства нашего человека. Я абсолютно согласен с вами, что на преступления, подрывающие основы нравственного воспитания населения, не может распространяться срок давности. Что только примерное наказание всех преступников, совершивших противозаконные акты в данной сфере, вне зависимости от высоты их нынешнего положения, способны улучшить политический климат в стране в целом.

— Ты чего, сука, добиваешься? Чего тебе надо?

— Я хочу от имени ветеранов советской милиции поддержать вашу общественно-политическую и законотворческую деятельность…

— Убью падлу! Своими руками задушу!..

Далее трубка транслировала невнятные крики, хрипы, топот и прочую возню подле телефона. Словно кто-то у кого-то рвал трубку, а кто-то ее не желал отдавать. И только в самом конце голос. Уже гораздо более спокойный голос:

— Чего тебе надо?

— Не понял.

— Надо чего?

— Вам сколько лет?

— Сорок пять.

— А мне за семьдесят.

— Ладно. Что. Вам. Надо.

— Теперь понял. Мне хочется встретиться с вами по поводу событий 1971 года в Ростове, 1976 года в Волгограде, 1979-го в…

— Довольно, я все понял. — И в сторону от трубки: — Ну-ка быстро все вышли из кабинета. Все! Я сказал все!

События 1971, 1976 и 1979 годов были тем немногим, что хранило досье сексота Абрамова и что запомнил Сан Саныч при его беглом пролистывании на экране монитора. Но и этого немногого, кажется, было за глаза.

— Я согласен встретиться. С вами.

— Тогда маленькое предварительное условие. Снять с меня опеку.

— Я не понял.

— Повторяю — снять опеку.

— Я не понял!!

— Тогда я позвоню завтра. До свидания.

Мимо. Этот о дискете ничего не знает. Точнее, раньше ничего не знал.

Жирной чертой Сан Саныч перечеркнул одну из галочек.

Он не опасался, что таким образом наведет на себя новых врагов. Ему это просто не позволят сделать. Если он выйдет на слишком опасных людей, ему просто отрубят связь. Он был уверен, что кто-то тщательно фильтрует каждое его слово, каждый оборот диска телефонного аппарата. При всей кажущейся случайности выбора следующей жертвы он ничем не рисковал. Он не мог промахнуться. Он мог выйти только на союзников преследовавших его недругов или на людей, которым они ПОЗВОЛЯЛИ открыть информацию. В вопросе поиска Хозяина его враги неизбежно становились его союзниками. Он стрелял по площадям, но неизменно попадал в цель, все ближе приближаясь к интересующей его Главной Фигуре.

— Будьте любезны депутата Иванова С.Т.?

Отбой и гудки в трубке. Понятно — промахнулся. Попал на чужого.

— Можно мне услышать депутата Семенова Л.М.?

Пауза.

— Я слушаю.

— Хочу высказать поддержку вашей деятельности, связанной с борьбой за морально-этическое возрождение русского народа, как кладезя мировой культуры и гаранта сохранения цивилизации…

Номер два. Без сучка и задоринки. События 1964, 1967, 1970 годов. Львов. Витебск. Суздаль.

— Но у меня есть условие…

— Я не могу вас понять. Пожалуйста, объясните…

— Простите. Я перезвоню вам завтра. И тут же голос в трубке. Без кручения диска. Без вызова. Просто вдруг возникший голос.

— С вами говорит депутат Семушкин Григорий Аркадьевич. Нам необходимо встретиться.

— Но у меня есть одно непременное условие…

— Я в курсе. Больше вас тревожить не будут.

Дело было сделано. То, чего добивался Сан Саныч, обзванивая депутатов, случилось. На связь вышел Хозяин. Игры с мелюзгой, сопровождающиеся биением посуды, мебели и лица, закончились. Расклад пошел другой. Расклад пошел козырный. И главный из этих козырей — туз — был у Полковника. Найти и вырвать опасную карту из его рук его соперники не смогли. Теперь им ничего не оставалось, как садиться за карточный стол. Им ничего не оставалось, как расписывать новую партию, в новой компании, тем признав равенство неизвестного игрока с собой. И только поэтому его допустили к серьезной игре. Только поэтому с ним разговаривали.

— Когда и как мы встретимся?

— За вами заедет машина. До встречи.

Встреча состоялась через несколько часов. Никаких таинственностей, никаких конспиративных квартир, многократных смен машин и т. п. детективной мишуры не было. Просто Сан Санычу позвонили и попросили быть готовым через полчаса. Потом к подъезду подъехала черная «Волга», из нее вышел одетый в строгий официальный костюм молодой мужчина, поднялся на пятый этаж, позвонил в дверь, подождал, пока ее откроют, и, представившись, попросил сойти вниз. Он не ждал Сан Саныча в передней, не спуская с него глаз, не хватал его под руку, спускаясь по лестнице. Он встал возле машины и открыл дверцу.

— Садитесь, пожалуйста. Разговор происходил в рабочем кабинете депутата.

— Проходите. Садитесь, — указал на один из стульев, стоящих возле Т-образного стола, депутат, оторвавшись на мгновение от телефона. — Одну минуту.

Эту минуту депутат говорил о партиях леса, которые необходимо протолкнуть в обмен на бумагу, и о голосах избирателей, которые понадобятся в недалеких выборах. Ровно через минуту он положил трубку. Он умел ценить время.

— Рад вас видеть, Александр Александрович. Честно признаюсь, хлопот вы нам доставили изрядно.

— Вы мне, между прочим, тоже жизнь не облегчили.

— Зинаида Петровна! Кофе мне и гостю. Вы какой предпочитаете: крепкий, с молоком, с сахаром?

— Без мышьяка.

— У вас хорошо развито чувство юмора.

— То же самое отмечали ваши головорезы. Но вот у них с этим плохо…

— Да, у них с юмором хуже, чем с физподготовкой. Издержки профессии. Я был против использования силовых методов. Меры физического устрашения на людях вашей биографии обычно не срабатывают. Бойцов с пятидесятилетним стажем банальным мордобоем испугать мудрено. Вы ведь и не такое видели? Не так ли? Я возражал. Но меня не послушали. Вы слишком серьезно затронули интересы слишком многих людей. Согласитесь, играть на столь болезненной для политиков струнке и не получить по физиономии — мудрено. Зачем вы ввязались в это дело? Отчего вам не жилось спокойно?