просто понять, чьи экспертные суждения стоит уважать. Средством от этой беды станет более качественное образование. Необходимо найти способы доступно объяснить гражданам, как устроено общество, а не запутывать их, как это сейчас в ходу. Такую реформу поддержит любой, кто верит в эффективную демократию. Впрочем, тех, кто верит в демократию, возможно, больше и не осталось, кроме разве что в каком-нибудь Сиаме или отдаленных районах Монголии.

Глава V

Происхождение фашизма

При сравнении нашего века с эпохой, скажем, Георга Первого в глаза бросается существенная разница в интеллектуальном настрое, что сказывается и на политическом климате. Двести лет назад явно превалировал образ мыслей, который можно назвать «рациональным», тогда как для нашего времени наиболее характерно мышление «антирациональное». Замечу, что использую эти эпитеты без намека на полное одобрение одного мировоззрения или совершенное неприятие другого. Просто важно помнить, что на политические события часто влияют идеи более ранних эпох; как правило, между возникновением какой-либо теории и ее проявлениями в жизни проходит значительный промежуток времени. В британской политике 1860 годов доминировали идеи, высказанные Адамом Смитом в 1776 году; нынешняя немецкая политика воплощает теории Фихте 1807 года; политика России после 1917 года построена на доктринах «Коммунистического манифеста», написанного в 1848 году. Вот почему для понимания современности необходимо обратиться к довольно далекому прошлому.

У любой популярной политической доктрины обычно имеются два очень разных истока. С одной стороны, это наследие интеллектуалов, развивших на основе идей предшественников или как их опровержение некие теории. С другой стороны, это экономические и политические условия, в силу которых люди готовы воспринять взгляды, настраивающие их на определенную волну. Одни лишь эти условия, без учета предшествующей интеллектуальной мысли (чему редко уделяют должное внимание), не дают полной картины. В конкретном случае, который мы здесь рассматриваем, оснований для недовольства в послевоенном мире было предостаточно у различных слоев населения, что и обусловило их симпатию к определенному философскому направлению, возникшему гораздо раньше. Я предлагаю сначала рассмотреть эту философию, а после затронуть причины ее нынешней популярности.

Бунт против «разума» начался с бунта против «умозаключений». В первой половине восемнадцатого века, когда умами заправлял Ньютон, считалось, что путь к познанию лежит через открытие простых универсальных законов, из которых посредством дедукции выводится все остальное. Многие забыли, что закон всемирного тяготения Ньютона был открыт после столетия пристальных наблюдений, и вообразили, что общие законы мироздания можно обнаружить чисто умозрительно. Появились такие дисциплины, как естественная религия, естественное право, естественная мораль и тому подобные. Состояли они из показательных логических умозаключений на основе самоочевидных аксиом в стиле Евклида. Политическим выражением таких учений стала доктрина о правах человека и гражданина, проповедуемая во времена Американской и Великой французской революций.

И вот когда, казалось бы, создание «Храма разума» вот-вот завершится, под него подложили бомбу, из-за которой все сооружение в итоге взлетело на воздух. Человека, заложившего бомбу, звали Дэвид Юм. Его «Трактат о человеческой природе» 1739 года вышел с подзаголовком «Попытка применить эмпирический метод рассуждений к темам морали», который всецело отражает намерение автора, но лишь наполовину – силу его воздействия. Юм предложил вместо дедукции из якобы самоочевидных аксиом использовать наблюдение и индукцию. По складу ума он был законченным рационалистом, хоть и скорее бэконианского, чем аристотелевского толка. Однако исключительное сочетание прозорливости с интеллектуальной честностью заставило его прийти к ряду неутешительных выводов о том, что индукция – всего лишь привычка, не имеющая никакого логического обоснования, а вера в причинно-следственную связь недалеко ушла от суеверий. Из этого следовало, что науку вместе с теологией надо разжаловать в ранг иллюзорных надежд и иррациональных убеждений.

Любопытно, что рационализм и скептицизм Юма никоим образом друг другу не мешали. Скептицизм приносил плоды в научных изысканиях, а в повседневной жизни о нем лучше было не вспоминать. Мало того, в жизни следовало применять как раз те самые методы, которые опровергал его скептицизм. С подобным компромиссом мог уживаться только тот, кому удавалось сочетать в себе философа и практика. К тому же толика эзотерического безверия позволяла сохранить за собой некую ауру аристократического торизма.

Принять доктрины Юма целиком мир отказался. Последователи философа скептицизм дружно отвергали, а германские оппоненты, наоборот, настаивали на нем как на неотъемлемом свойстве чисто научного и рационального мышления. Таким образом, под влиянием его учений британская философия стала поверхностной, а немецкая – антирациональной; и в том и в другом случае победил страх перед агностицизмом. Европейская мысль так и не восстановила былую целостность: для всех преемников Юма здравомыслие означало отсутствие глубины, а глубокомыслие приравнивалось к легкому безумию. При этом споры, начатые Юмом, продолжаются по сей день, как, например, в недавних философских дискуссиях по поводу квантовой физики.

Ставшая характерной для Германии философия берет начало в работах Канта именно как выпад против Юма. Твердо веря в причинность, Бога, бессмертие души, законы морали и прочее, Кант полагал, что философия Юма напрасно все усложнила. Поэтому сам он разделил понятие разума на «чистый» и «практический»: чистый касался всего, что можно доказать, то есть мало чего; практический же относился к тому, что определяло добродетель, то есть очень ко многому. Совершенно очевидно, что под «чистым» разумом подразумевалась обычная логика, тогда как «практический» разум означал суждения. Таким образом Кант вернул философии стремление выйти за рамки теоретической рациональности, которое вытравлялось из различных ее школ со времен средневековой схоластики.

Еще большее влияние, чем Кант, на наш взгляд, оказал его непосредственный преемник Фихте. Перейдя от философии к политике, он ознаменовал начало движения, переросшего в национал-социализм. Впрочем, прежде чем перейти к разговору о Фихте, следует подробнее остановиться на понятии «разумности».

Поскольку найти ответы на поставленные Юмом вопросы не удалось, «разумность» больше не могла рассматриваться как нечто абсолютное, и любые тому попытки следовало пресекать как теоретически несостоятельные. Тем не менее существует очевидное и важное различие между складом ума, например, философов-радикалов и таких людей, как ранние мусульманские фанатики. Если умственный настрой первых считать разумным, а вторых – безумным, то становится ясно, что в последнее время наблюдается рост безумия.

На мой взгляд, то, что мы на практике понимаем под разумностью, характеризуется тремя признаками. Во-первых, разумность полагается скорее на убеждение, чем на силу; во-вторых, убеждение происходит за счет доводов, которые убеждающий считает обоснованными; и в-третьих, при формировании определенного мнения используется как можно меньше интуитивных предположений и как можно больше наблюдений и индукции. По первой характеристике не проходит инквизиция. Вторая исключает методы британской военной пропаганды, которые так хвалил Гитлер, писавший, что пропаганда