Северной Европе зародили не тевтоны, а кельты; Хьюстон Чемберлен подробно расписал, что Данте на самом деле был немцем, а Христос – не евреем. Упор на расовую принадлежность всегда делался среди англоиндийцев, а Редьярд Киплинг помог распространить эту заразу по империалистической Великобритании. Правда, в Англии никогда не был в ходу антисемитизм, хотя именно англичанин Чемберлен виновен в ложных исторических обоснованиях этих настроений в Германии, где они бродили чуть ли не со Средневековья.

В отношении расы, если отбросить политику, достаточно сказать, что ничего политически значимого о ней не известно. Можно предположить, что на генетическом уровне между расами существуют некие различия, однако совершенно очевидно, что мы пока не знаем, в чем они заключаются. У взрослого человека влияние окружения перекрывает наследственность. Более того, расовые различия между народами Европы заметны гораздо меньше, чем между белыми, азиатами и чернокожими; нет никаких физических характеристик, по которым можно выделить представителей разных современных европейских наций, поскольку все уже давно перемешались. Что же касается умственного превосходства, на него способна претендовать любая цивилизованная нация, что ясно доказывает равную ошибочность таких притязаний. Возможно, немцы в чем-то и превосходят евреев, а евреи, возможно, в чем-то превосходят немцев. Привлекать же к данному вопросу псевдодарвинистскую риторику крайне ненаучно. Какие бы открытия мы ни совершили в будущем, в настоящем у нас нет ни малейших оснований отдавать предпочтение одной нации перед другой.

Впрочем, все это движение, начиная с Фихте, подкрепляет стремление к самоутверждению и жажду власти за счет убеждений, единственное достоинство которых в том, что они тешат самолюбие. Фихте нуждался в доктрине, которая убедила бы его в собственном превосходстве над Наполеоном; Карлейль и Ницше отличались слабым здоровьем, которое они компенсировали в мире фантазий; британским империализмом эпохи Киплинга управлял стыд за потерю промышленного лидерства; а гитлеровское безумие нашего времени – это мифическое покрывало, в которое кутается немецкое эго, защищаясь от холодных нападок Версаля. Никто не мыслит здраво, когда его самолюбие жестоко попрано, и те, кто умышленно унижает нацию, могут пенять лишь на себя, если она превращается в толпу безумцев.

Это подводит меня к причинам, приведшим к широкому распространению иррациональной, точнее, антирациональной доктрины, которую мы здесь рассматриваем. Во все времена самые разные пророки проповедуют самые разные идеи, но те, что становятся популярными, должны вызывать какой-то особый резонанс с настроениями, возникшими в определенных обстоятельствах. Как мы заметили, доктрины современных иррационалистов опираются на следующее: расчет на волю в противовес мыслям и чувствам; прославление власти; вера в интуитивный «вывод» постулатов взамен наблюдений и индуктивных проверок. Такой образ мыслей – естественная реакция тех, кто привык управлять современной техникой вроде аэропланов, и тех, кто лишился былой власти и не в состоянии рационально обосновать необходимость восстановления своего прежнего господства. Индустриализм и война, создав привычку к механической силе, стали причиной огромных перемен в экономической и политической власти, тем самым вызвав у массы людей потребность к категоричному самоутверждению. На этой почве и расцвел фашизм.

Сравнивая мир 1820 и 1920 годов, мы видим укрепление позиций крупных промышленников, рабочих и служащих, женщин, еретиков и евреев. (Под «еретиками» я подразумеваю людей, исповедующих религию, отличную от официально принятой правительством.) Параллельно ослабевает власть монархов, аристократии, духовенства, малоимущей прослойки среднего класса и мужчин по сравнению с женщинами. Крупные промышленники, несмотря на небывалое доселе могущество, боятся социализма, особенно угрозы, исходящей от Москвы. В похожей ситуации находятся военные – генералы, адмиралы, авиаторы и фирмы по производству оружия; они пока сильны, но им не дает покоя чумная орава большевиков и пацифистов. Уже потерпевшие поражение слои общества – придворные и знать, мелкие торговцы, люди, настроенные против религиозной терпимости, и те, что жалеют об утерянном господстве мужчин над женщинами, – похоже, безвозвратно лишились былого величия: в современном изменившемся обществе для них просто не осталось места. Им это, естественно, не понравилось, и таких немало. Философия Ницше полностью отвечала их психологическим потребностям, и военачальники и промышленные магнаты не замедлили сплотить этих недовольных в партию, поддерживающую средневековую реакционность во всем, кроме индустриализации и войны. Промышленники и военные приветствовали модернизацию в плане оснащения и техники, но не в том, что касалось разделения власти и сохранения мира, которыми тогдашним магнатам угрожали социалисты.

Таким образом, с политической точки зрения иррациональная составляющая нацистской философии объясняется необходимостью заручиться поддержкой сословий, лишившихся raison d’être[11], а относительно здравые идеи в ней появились благодаря промышленникам и милитаристам. Почему «иррациональная»? Потому что чаяниям мелких торговцев, например, едва ли суждено сбыться, так что уход в мир фантазий – их единственное спасение от безысходности. Надежды промышленников и милитаристов, per contra[12], вполне реализуемы, но не иначе, как фашистскими методами. Тот факт, что для реализации их надежд необходимо крушение цивилизации, делает их не иррациональными, а просто сатанинскими. Эти люди обеспечивают движение его лучшими с интеллектуальной и худшими с моральной точки зрения элементами. Остальные же, ослепленные блеском славы, героизма и самопожертвования, не способны определить собственные приоритеты и в порыве эмоций позволяют использовать себя в чужих интересах. Такова психопатология нацизма.

Я назвал идеи промышленников и военных, приветствующих фашизм, здравыми, хотя здравомыслие тут лишь условное. Август Тиссен надеется посредством нацистского движения покончить с социализмом, а заодно невероятно расширить рынок сбыта. Однако оснований полагать, что он прав, сейчас не больше, чем в отношении его предшественников в 1914 году. Ему необходимо разжечь самоуверенность и националистические чувства немцев до опасного предела, что, скорее всего, окончится поражением в еще одной войне. Даже начальные успехи не принесут окончательной победы, потому что немецкое правительство сегодня, как и двадцать лет назад, забывает об Америке.

Существует одна важная сила, способная в целом противостоять нацизму, хотя сама по себе является скорее реакционной. Я говорю об организованной религии. Философия движения, кульминацией которого стал нацизм, в некотором смысле логически вытекает из протестантизма. По сути, этика Фихте и Карлейля была кальвинистской, а Мадзини, который всю жизнь протестовал против Рима, по-лютерански верил в непогрешимость человеческой совести. Ницше страстно верил в заслуги отдельного человека и считал, что герой не должен подчиняться властям – в этом проявлялся протестантский бунтарский дух. Казалось бы, протестантская церковь должна приветствовать движение нацистов, что до некоторой степени и произошло. Однако по тем пунктам, где протестантизм согласен с католицизмом, он расходится с нацистской философией. Ницше отличался антихристианскими взглядами, а Хьюстон Чемберлен относился к христианству как к вырождающемуся суеверию кочевников Леванта смешанных кровей. Отказ от смирения, любви к ближнему и прав кротких – все это противоречит евангельскому учению, а