Уильямс в Нейи. – Впечатление англичанина о довоенной России. – «Тетя Бишетт-Козочка». – Тягостный завтрак в «Рице». – Женитьба Федора. – Я получил предложение от Голливуда. – Затруднения с продажей наших драгоценностей. – Гюльбенкян одолжил мне деньги, чтобы выкупить «рембрандтов». – Отказ Виденера. – Отъезд в Америку

Моя давняя подруга миссис Уильямс жила в годы войны в Нейи на прелестной вилле, где я с удовольствием обнаружил убранство и атмосферу, похожие на те, что знал когда-то у нее в Англии. Сама она немного постарела, но оставалась все такой же забавной и веселой. Как всегда, она окружала себя молодыми людьми из всех стран мира и артистами – известными или стоявшими на пороге известности. Она сохранила для меня статьи, публиковавшиеся в английских журналах во время скандала, связанного с Распутиным. Некоторые из них принадлежали перу тех, кто знал меня во время моей жизни в Оксфорде. В статье под названием «Старинная Россия» один из моих однокашников, Сетон Гордон, рассказал о том, как он гостил в 1913 году у моих родителей в Петербурге. Привожу здесь выдержку из этого свидетельства британского подданного о довоенной России.

«По прибытии в Петербург меня проводили во дворец Юсуповых и представили родителям графа Эльстона. С тех пор прошло много лет, но воспоминание об этой встрече все еще очень живо. Княгиня Юсупова, наследница очень древнего татарского царского рода, была красивой и обаятельной, утонченной и элегантной. Ее муж, высокий атлет, отличался прекрасной осанкой и властными манерами высокопоставленного военного.

Юсуповский дворец славился своим гостеприимством. Почти каждый вечер там давались обеды на 30–40 персон. Блестящие мундиры, пышные платья, баснословные драгоценности мерцали под мягким светом люстр. Я отметил множество деликатесов на столах, выбор превосходных вин; но что поразило меня более всего, это беседы, звучавшие вокруг. Русские аристократы бегло говорили на многих языках и легко переходили с одного на другой, в зависимости от темы разговора: об искусстве они говорили по-итальянски, по-английски, если речь шла о спорте и т. д.

В Лондоне туриста, прогуливающегося по тротуару, всегда толкают торопливые прохожие. В Петербурге – во всяком случае в том 1913 году – ритм жизни был более спокойным. Люди прогуливались по улицам так же неторопливо, как сейчас это можно делать в деревне на Гебридах, и всякий мог свободно ходить там, где хотел. Я сказал «свободно», поскольку, когда сейчас говорят о деятельности тайной полиции в новой России, всегда найдется кто-нибудь, кто скажет с содроганием: «В России так было всегда». Я всегда возражаю против таких утверждений. Опираясь на собственный опыт, могу всех заверить, что я бродил всюду, где мне вздумается, чаще всего с фотографической камерой, в городе и в деревне, и никогда замечал подозрительных взглядов.

Много воды утекло под невскими мостами с того далекого 1913 года, когда я темным мартовским вечером приехал в Петербург. Сколько несчастных среди тех, кого я там встречал, исчезли в Революцию, потрясшую Россию до основания! Сколько других изгнаны с их родины, от любимого очага ненавистью и жестокой войной! Появилась новая Россия, о которой я ничего не знаю. Я скажу только следующее: в старой России я увидел людей, полных обаяния и благородства; несомненно, они любили развлечения, но всегда отличались добротой и великодушием.

Императора больше нет в живых; аристократия рассеяна по всем странам света. Тем не менее, любовь к родной земле по-прежнему пылает в сердцах этих изгнанников, великих князей или крестьян, и мысли их возвращаются сквозь время и пространство к родине, которую они никогда не увидят.»

* * *

Всякий раз, навещая в Риме моих родителей, мы все более убеждались, что нам пора забрать нашу дочь к себе. Маленькая Ирина росла и становилась капризной и своевольной. Как все бабушки и дедушки, мои родители были склонны ее баловать и постепенно утрачивали над ней всякий контроль. С каждым днем становилось очевиднее, что следует сменить атмосферу, в которой она росла. Разумеется, не обошлось и без драматических конфликтов. Мои родители привыкли считать маленькую Ирину собственным ребенком и не представляли себе, как будут жить без нее. Но поскольку у нас уже был свой дом, мы не видели больше необходимости оставлять дочку у них. Все могло бы уладиться, если бы мои родители согласились переехать в Булонь. Но они упорно отказывались от богемной атмосферы, где чувствовали бы себя чужими, и предпочитали оставаться в Риме.

Они жили у княгини Радзивилл, дальней родственницы матери. Несмотря на чрезвычайную полноту, «тетя Бишетт», «Козочка», как мы все ее звали, была воплощением грации, ума и тонкости чувств. В Риме она пользовалась всеобщей любовью и славилась своим гостеприимством. У нее был хороший повар, и она по-королевски встречала гостей. Князья церкви, политики, знатные иностранцы, все посещавшие Рим интересные люди бывали у нее. Острота ума и чувство юмора княгини были неподражаемы и неиссякаемы. Однажды она явилась с визитом к Муссолини и так его разговорила, что дуче, аудиенции которого никогда не длились больше десяти минут, удерживал ее более двух часов. Она провела бурную молодость и не боялась ее вспоминать: «Сейчас, – шутила она, – я сплю только со своим животом.»

У нее было редкой красоты жемчужное колье, подарок императрицы Екатерины одной из ее прабабок, и она никогда с ним не расставалась. Однажды это колье у нее украли. С трудом вернув его и чтобы избежать повторения подобной неприятности, она каждый вечер прятала его в своей ночной вазе, говоря, что это последнее место, где вору может прийти в голову искать колье.

Из огромного состояния, которым она владела в России, у нее не осталось почти ничего. Она не переставала тем не менее жить на широкую ногу, к большому неудовольствию своей многочисленной челяди. Все добро, что осталось у нее за границей: дома, имения, драгоценности, было понемногу распродано. К концу жизни, полностью разоренная, она тем не менее не утратила хорошего настроения и легкости нрава. Она совершенно не знала цену деньгам. Однажды она попросила меня оценить ее драгоценности. Считая их все проданными, я удивился, когда она приказала горничной принести шкатулки. Я ожидал найти там хоть какие-нибудь остатки знаменитых драгоценностей Радзивиллов, но в шкатулках оказалось только несколько медалей и брелоков, не представляющих особой ценности. Мое изумление восхитило тетю Бишетт: «Да, это все, что у меня осталось!» – воскликнула она, хохоча. Все это представлялось ей хорошей шуткой. Уверяю, что в тот момент я испытывал истинное восхищение перед нею.

* * *

В один из моих приездов в Рим родители, испытывая нужду в деньгах, попросили меня забрать в Париж для