В тот день, придя из школы, Маринка с Мишей пообедали, сделали уроки, зашёл Боря, и все вместе они пошли на улицу.

Морозный февральский день был недолгим, ярко-красное закатное солнце освещало облака и небо, падал и падал искристый снег. Залезли на крышу.

Последний сарай одной стороной примыкал к жилому деревянному дому с остроконечной крышей, занесённой снегом.

Нужно было покорить эту вершину!

Дети карабкались вверх по мёрзлому железу крыши, съезжали вниз, смеялись. Разгорячённые, румяные, весёлые, они не уставали, шапка у Миши съехала на затылок, шарф Маринки развязался, пальтишки, валенки у всех были в снегу, на варежках налипли льдинки.

– За мной!

– Спасаем знамя!

И снова то вверх, то вниз, и бегом, и снова неслись в бой под Красное знамя с шашкой в руках, и перепрыгивали, и падали в пушистые сугробы.

– Белые наступают!

– Атакуем!

Чтобы передохнуть садились на снег и вспоминали слова из фильма:

– Где должен быть командир?

– Впереди, на лихом коне!

Вот нарастает дробь барабанов, плечом к плечу, ровным строем, в белых перчатках идут барабанщики, за ними ряды белогвардейцев – это «психическая» атака из фильма, «красиво идут, Петька!»

– Чапаев не сдаётся!

Побежали, и вдруг послышался сильный треск, это проломилась крыша, Маринка с грохотом провалилась внутрь сарая.

Она упала на кучу старых одеял, постеленных на дверцу погреба для его утепления, она не поранилась, не ушиблась, быстро встала и огляделась.

Полумрак ветхого сарая, заваленного инструментом, лопатами, вилами, старыми велосипедами, санками, железными банками из-под консервов разной величины, заполненными гвоздями, шурупами, какой-то мелочью, а на крыше – проломленное отверстие, в котором вскоре показались две головы – Миши и Бори.

– Маринка, это сарай тёти Нины Бобровой, мы к ней сбегаем за ключом, подожди.

– Я… я боюсь…

– Мы быстро, Маринка, чего ты боишься?

– Я крыс боюсь, мама на прошлой неделе видела в погребе.

– Так это же в погребе!

– Всё равно, – голос Маринки задрожал.

– Марин, ты это, ты считай до 100, нет, до 200… нет, до 1000.

– Приходите побыстрее!

– Мы сейчас, – и Миша с Борей исчезли.

Маринка подняла старую табуретку, валявшуюся в углу, села, огляделась.

В сарае пахло старыми вещами и сыростью.

Она съёжилась и стала считать:

«Один, два, три… 25… 115… 223… 790… 1011…»

Вечер пришёл незаметно, с углов неотвратимо наступали и сгущались сумерки.

Послышался подозрительный шорох.

«1012… а крысы злые? 1013… у них хвост такой противный, 1014, 1015… и длинный, 1016… а зубы? 1017… ой, мамочка!»

Слёзы подступили к глазам Маринки, ей казалось, что шорохи слышны уже со всех сторон.

«2000… 2100… 2341…» – она не открывала глаз, вся собралась в маленький кулачок, вспомнила, как они играли в Чапаева, бегали по крышам и кричали ура, вперёд!

«2511… я не боюсь, не боюсь, не боюсь… 2512, не боюсь… 2513, Чапаев на коне… 3110, – Маринке казалось, что прошла целая вечность, – 3211, впереди… 3440, не боюсь… Чапаев, 3610…»

Снаружи, у двери сарая послышались шаги и голос Миши:

– Маринка, мы пришли!

Это вернулись Боря и Миша.

Оказалось, что Миша всё время дежурил у квартиры тёти Нины – ждал, что кто-нибудь придёт.

А Боря знал, где тётя Нина работала, сбегал на фабрику, вызвал её с проходной, взял ключи и бегом обратно.

И на все это потребовался час, только час… целый час.

Мальчики открыли дверь сарая.

На табуретке в полной темноте сидела Маринка, она как-будто застыла, только губы что-то шептали.

– Маринка, вставай! – Миша подбежал к сестрёнке и стал трясти её за плечо.

Девочка очнулась, открыла глаза:

– 3627, – еле слышно произнесла Маринка, замолчала, приходя в себя, и расплакалась.

Дома мама успокоила Маринку и рассказала, что ту крысу, которую она на самом деле два раза видела в погребе, уже поймали – папа поставил ловушку, а больше этих неприятных созданий в погребе не было.

На следующий день, ближе к вечеру все трое – Маринка, Миша и Боря ходили в соседний подъезд к тёте Нине Бобровой и извинялись за проломленную крышу.

– Ничего, ничего, сама любила побегать в детстве, – добродушно улыбалась тётя Нина, невысокая, полная женщина в домашнем халате, фартуке, с половником в руках стоящая в коридоре, – постойте-ка, ребята, я вас оладышками угощу, пеку вот, перевернуть надо. Да вы проходите на кухню, проходите.

Миша, Маринка и Боря растерянно стояли у дверей:

– Да нет, спасибо, мы пойдем.

– Подождите, – тётя Нина заторопилась на кухню, откуда вкусно пахло жареным тестом, и вскоре вернулась с пакетом аппетитных, горячих оладий, который отдала смутившимся детям.

В ближайшие выходные папа Маринки заделал дыру на крыше сарая.

Через неделю потеплело, снег таял на глазах, становясь серым и грустным.

По ночам и утром было ещё морозно, но уже радостно щебетали воробьи на проводах, длиннее становился день, и по-весеннему тепло улыбалось солнце.

После этого случая дети обещали больше не бегать по крышам, и слово своё они сдержали.

А Маринке ещё долго снился удалой красный командир в папахе, с саблей наготове, впереди, на лихом коне!

Под Новый год в детский дом привезли подарки.

Они лежали в больших коробках, здесь были зайчики и мишки, и разные машинки, золотоволосые принцессы и книжки с картинками, карандаши, самолётики и много других игрушек.

Эти коробки поставили в зал, где уже красовалась высокая, от пола до потолка ёлка.

Ещё не сверкали на ней новогодние шары, снежинки и звёзды, ещё не загорелись от волшебных слов «ёлочка, зажгись!» разноцветные огоньки на гирляндах, но уже пахло смолой, снегом и праздником.

Сенечка вышел в раздевалку своей группы, подошёл к двери, ведущей в коридор, приоткрыл её и с любопытством стал наблюдать, как вносили коробки в зал, где проводились все праздники.

Дверь на улицу то и дело открывалась, впуская клубы морозного туманящегося воздуха, шумно захлопывалась и снова открывалась, незнакомые люди, весело и громко разговаривая, сновали туда сюда, царила суета, и за всем этим мельтешением угадывалось радостное ожидание праздника.