Американский психолог Джулиан Джейнс, выдвинувший свою теорию происхождения разума, утверждал, что двухкамерное сознание – в котором одно из полушарий специализируется на чтении про себя – появилось у человека довольно поздно и процесс, благодаря которому эта функция начала развиваться, все еще идет. Он предположил, что чтение вначале требовало скорее слухового, а не визуального восприятия. «В третьем тысячелетии до нашей эры чтение могло представлять собой скорее прослушивание клинописи – то есть при виде клинописи в мозгу человека начинал звучать некий голос, – а не визуальное чтение, к которому мы привыкли сейчас»[94].

Вполне возможно, что эти «слуховые галлюцинации» имели место еще во времена Августина, и слова на странице не просто «становились» звуками, как только их воспринимал глаз; они и были звуками. Ребенок, певший ту примечательную песенку в саду, соседнем с садом Августина, точно так же, как раньше сам Августин, без сомнения, знал, что идеи, описания, настоящие и выдуманные истории – в общем, все что способен создать разум, – обретают физическую реальность в звуке. Значит, вполне логично, что эти звуки, обозначенные на табличке, свитке или на странице манускрипта, произносятся после того, как распознаются глазом. Чтение было формой мышления и формой речи. Цицерон, в одном из своих эссе обращавшийся со словами утешения к глухим, писал: «Если они так уж любят песни, то пусть они припомнят, что и до этих песен были на земле мудрецы, жившие блаженно, или что в чтении всегда больше удовольствия, чем в слушании»[95]. Но это лишь утешительный приз, который предлагает философ, в полной мере наслаждающийся звучанием письменной речи. Для Августина, как и для Цицерона, чтение было устным искусством: ораторством в случае Цицерона и молитвой в случае Августина.

До Средних веков писатели подразумевали, что читатели будут не только видеть, но и слышать текст, как если бы они вслух произносили написанное ими. Поскольку читать умели сравнительно немногие, были распространены публичные чтения, и средневековые тексты часто призывали читателя «слушать внимательно». Возможно, эхо тех чтений отзывается в наших идиомах, когда мы говорим: «Давно ничего не слышно от такого-то» (имея в виду «от такого-то давно нет писем»), или «там-то сказано» (имея в виду «там-то написано»), или «этот текст звучит неважно» (что означает «написан не очень хорошо»).

Книги чаще всего читали вслух, и потому буквы, из которых они складывались, не делили на фонетические единицы, а связывали в целые предложения. Направления, в которых шли цепочки букв, варьировались в зависимости от места и эпохи; метод, которым мы читаем тексты сегодня – слева направо и сверху вниз, – ни в коем случае нельзя считать универсальным. В некоторых языках строки записывали справа налево (иврит и арабский), в других – столбиками, сверху вниз (китайский и японский); в третьих – использовались пары вертикальных колонок (майя); у четвертых – строки шли поочередно в разных направлениях – этот метод в Древней Греции назывался «бустрофедон» – «как пашет вол». Были и такие, в которых строчки извивались по странице, как во время игры в «змейку», а направление указывалось линиями или точками (ацтеки)[96].

Древние записи на свитках – в них не было отдельных слов, не было разницы между строчными и прописными буквами, не было знаков препинания – подходили тем, кто привык к чтению вслух, чье ухо способно было вычленить отдельные слова из того, что выглядело как единая строка. Эта непрерывность была так важна, что афиняне воздвигли памятник некому Филлатию, который изобрел клей для соединения свитков пергамента или листов папируса[97]. Но даже непрерывный свиток, облегчавший задачу читателя, не особенно помогал выделять из текста крупицы смысла. Пунктуация – традиционно считается, что ее изобрел Аристофан Византийский (приблизительно в 200 г. до н. э.), а его изобретение усовершенствовали ученые из Александрийской библиотеки, – использовалась крайне редко. Августин, как и ранее Цицерон, вынужден был заранее готовиться к чтению текстов вслух, потому что в те дни чтение с листа было редким искусством и часто приводило к ошибкам в интерпретации. Грамматист IV века Сервий критиковал своего коллегу Доната за прочтение фразы из «Энеиды» Вергилия «collectam ex Ilio pubem» («народ собрался из Трои») вместо «collectam exilio pubem» («народ собрался в изгнание»)[98].Такие ошибки при чтении непрерывного текста встречались часто.

Послания Павла, которые читал Августин, представляли собой не свиток, а рукописную книгу, переплетенные вместе папирусные страницы, покрытые непрерывными строками, написанными унциальным или полуунциальным шрифтом, – таким шрифтом писали римские официальные документы в самом конце III века Рукописные книги были языческим изобретением. Согласно Светонию[99], Юлий Цезарь первым разделил свиток на страницы, чтобы раздать своим солдатам. Первые христиане сочли такую форму очень удобной – так было гораздо проще прятать тексты, запрещенные римскими властями. Страницы можно было нумеровать, чтобы легче найти нужное место. Некоторые тексты, такие как Послания Павла, можно было объединять в удобные книги[100].

Разделение букв на слова и фразы приживалось очень медленно. Первые виды письменности – египетские иероглифы, шумерская клинопись, санскрит – в этом разделении не нуждались. Древние писцы так хорошо знали свое дело, что помощь им была не нужна, и первые христианские монахи чаще всего знали наизусть тексты, которые переписывали[101]. Но чтобы помочь тем, кто неважно умел читать, монахи из скрипториев начали применять метод, известный под названием per cola et commata. Монахи разделяли текст на строки по смыслу – примитивная форма пунктуации, помогавшая неумелым чтецам своевременно понижать и повышать голос. (Такой формат также помогал ученым быстро находить нужное место[102]). Святой Жером в конце IV века, прочитав записанные этим методом рукописи Демосфена и Цицерона, первым описал его в предисловии к своему переводу Книги Езекииля, пояснив, что «написанное методом per cola et commata более понятно для читателей»[103].