Патрик лёг, положив голову на лапы.

– Полагаю, мама будет довольна. Просто счастлива, что спровадила меня сюда.

Она заметила сверкнувшие в темноте глаза, только когда лабрадор вскочил и зарычал так, как не рычал никогда в жизни.

– Что там, Патрик?

Зелёные глаза, казалось, парили во мраке сами по себе. Они смотрели прямо на неё. Вот они медленно моргнули и вновь открылись. Патрик лаял как сумасшедший и прыгал туда-сюда. Пума заворчала. Звук был хриплым, горловым.

– Убирайся! – завизжала Лана. – Уйди от меня!

Крик вышел жалким, слабым и испуганным собственной слабостью. Патрик метнулся было к Лане, потом, осмелев, прыгнул на пуму. Завязалась драка, сопровождавшаяся собачьим лаем, кошачьим рыком и прочими кошмарными звуками. Через полминуты всё было кончено. Глаза пумы вновь сверкнули в темноте, но теперь намного дальше. Мигнув напоследок, они исчезли.

Вернулся Патрик и тяжело опустился рядом с Ланой.

– Хороший мальчик, – заворковала она, – ты прогнал мерзкую пуму, да, мой смелый мальчик? Кто у нас хороший мальчик?

Патрик вяло шевельнул хвостом.

– Она тебя не поранила? Она не поранила моего мальчика?

Лана погладила пса здоровой рукой. Его загривок был мокрым и скользким. Не иначе кровь. Попыталась найти рану, лабрадор заскулил от боли. И тут она нащупала глубокий порез на его шее. Кровь вытекала толчками, а вместе с ней, с каждым биением сердца, вытекала и жизнь пса.

– Нет! Ты не можешь умереть! Не можешь!

Лана разрыдалась. Если Патрик умрёт, она останется в пустыне одна. Одна-одинёшенька, неподвижная. Вернётся пума. Вернутся грифы. Нет! Этого нельзя допустить, нельзя!

Она больше не могла удержать в себе свой страх. Он стал непереносимым, мешал рассуждать, мешал бороться.

– Мама, мама, мамочка! – в ужасе кричала Лана. – Хочу к маме! Помогите мне, кто-нибудь! Мама, прости меня, прости, я хочу домой! Хочу домой!

Она ревела навзрыд. Страх одиночества так возрос, что пересилил телесную боль. У девочки перехватило дыхание. Она осталась наедине со своей болью. И совсем скоро клыки пумы…

Патрик должен выжить. Он должен выжить. Он – это всё, что у неё осталось.

Лана, как могла, притянула пса к себе. Положила ладонь на его рану и прижала изо всех сил.

Она обязана остановить кровь.

Она должна удержать его.

Кровь продолжала сочиться сквозь пальцы.

Лана не отнимала руки, сосредоточив всю свою волю на том, чтобы не заснуть и сохранить жизнь другу.

– Хороший мальчик, – шептала она пересохшими губами.

Только бы не заснуть. Однако жажда, голод, боль, страх и одиночество сделали своё дело. Через какое-то время Лана провалилась в сон.

Её рука соскользнула с собачьей шеи.

Сэм, Квинн и Астрид провели большую часть ночи, обшаривая гостиницу в поисках Пита. Астрид смогла получить доступ к системе безопасности и сделала универсальную пластиковую карту-ключ, открывающую все двери отеля.

Они обыскали всё здание, но не нашли ни брата Астрид, ни кого-либо ещё. Добравшись до последнего номера, донельзя усталые, остановились. Барьер проходил прямо через него. Словно кто-то перегородил комнату стеной.

– Он разрезает телевизор, – сказал Квинн, взял пульт и нажал на красную кнопку.

Телевизор включился, но ничего не показывал.

– Хотелось бы мне знать, как это выглядит с другой стороны барьера, – проговорила Астрид. – У кого-то в номере заработало полтелевизора?

– Если так, они могли бы мне рассказать, выиграли «Лейкерс» или продули, – пошутил Квинн, но ни у кого, включая его самого, не было настроения смеяться.

– Вполне вероятно, что Пит, живой и здоровый, находится по ту сторону барьера, – сказал Сэм. – Может быть, даже со своей мамой, – добавил он.

– Я этого не знаю наверняка, – рявкнула Астрид. – Следовательно, должна исходить из того, что он где-то один, совершенно беззащитен, и помочь ему, кроме меня, некому, – она скрестила руки на груди и вся словно сжалась. – Извини. Боюсь, это выглядит так, будто я на тебя сержусь.

– Вовсе нет. Это выглядит так, как будто ты просто сердишься. Но не на меня. Вряд ли мы что-нибудь сегодня ещё сделаем, уже почти полночь. Думаю, нам лучше вернуться в тот большой номер.

Астрид вяло кивнула, Квинн встрепенулся, готовый сорваться с места.

Они вошли в номер-люкс. Там был широкий балкон, выходящий на море. Слева перспективу загораживал барьер, идущий, насколько они могли разглядеть, до самого горизонта. Стена, выросшая из здания отеля. Бесконечная стена.

В одной комнате номера стояла кровать исполинских размеров, во второй – две поменьше, застеленные бархатными покрывалами. Имелся также мини-бар с ликерами, пивом, лимонадом, орешками, «Сникерсами», «Тоблероном» и прочим в подобном роде.

– Чур, это комната мальчиков! – крикнул Квинн, рухнул ничком на одну из двух кроватей и почти мгновенно уснул.

Сэм и Астрид вышли на балкон, прихватив плитку «Тоблерона». Долго молчали.

– Как ты думаешь, что это? – наконец спросил Сэм.

Уточнять, что он имел в виду, не требовалось.

– Временами мне кажется, что я сплю и вижу сон, – ответила Астрид. – Странно, что до сих пор никого нет. Ведь должны уже были собраться военные, учёные, журналисты… Вдруг, из ниоткуда, вырастает стена, в городе исчезает куча народа, но почему-то не объявился ни один фургон с «тарелками» спутниковой связи.

Сэм уже думал об этом и пришёл к весьма неутешительному выводу. Интересно, Астрид тоже так считает?

Да, она считала так же.

– Знаешь, Сэм, по-моему, это не просто странная стена, отрезавшая нас с юга. Мне кажется, это круг, в центре которого – наш город. Скорее всего, мы отрезаны от всего мира. Вот почему никто не явился нам на помощь. Тебе так не кажется?

– Угу. Мы в мышеловке. Но почему? И куда делись те, кто старше четырнадцати?

– Понятия не имею.

Некоторое время Сэм молчал, не решаясь задать следующий вопрос, крутившийся у него в голове. Очень уж ему не хотелось услышать ответ.

– Как ты думаешь, что происходит с теми, кому исполняется пятнадцать? – пробормотал он наконец.

Астрид повернулась к нему. Её голубые глаза поймали его взгляд.

– Сэм, когда у тебя день рождения?

– Двадцать второго ноября. За пять дней до Дня благодарения. Через двенадцать дней. Нет, уже через одиннадцать. А у тебя?

– Нескоро, в марте.

– Март – это хорошо. А ещё лучше – июль. Или август. Впервые в жизни мне хочется быть младше. Как по-твоему, они остаются в живых? – торопливо спросил он, лишь бы Астрид не смотрела на него с такой жалостью.