Об этом всем он тоже вспомнил, когда увидел Женю. Прожитое вдруг воплотилось в ней: и тьма, и свет того, что было. Илья словно смотрелся в отражение и ясно видел, что должен выбраться оттуда. Ведь будущее ждет.

Даша жопой чует, когда не соответствует маминым ожиданиям. Вот, например, сейчас мама внимательно глядит на нее через стол. Рассматривает критически, как плод торопливой работы. Хотя рассматривать, по сути, нечего. «Доска», так называет Дашу мама. И не поспоришь – слишком худая, похожа на мальчика, слишком длинные руки и ноги, слишком высокий рост вообще. «В отца», так мама говорит.

Вот и отлично, что в отца. На мать Даша не хочет быть похожей.

– Нужно было назвать тебя по-другому.

– Почему? – спрашивает Даша. Она сама на свое имя внимания не обращала.

– Что за имя такое – Даша? Как доярка Дарья из деревни, – говорит мама, указывая на Дашу вилкой, будто протыкая. – Я вот сейчас думаю, хорошо было бы Эвелиной. Красиво, интересно, загадочно. Очень многое зависит от имени, Дарья, как люди тебя воспринимают.

Странно, назвала мама, а стыдно почему-то должно быть Даше. Должно быть, но не стыдно никогда.

Мать на себя бы посмотрела: торговать колготками на рынке, фу. Работать как Женины родители, эти лохи, так называл их папа. Стоять с чурками, так говорил он. Раньше мама хоть на завод ходила: большое серое здание, граненый бетонный забор с колючей проволокой, внутрь просто так не попадешь, везде нужен пропуск. Место серьезное. А рынок – это скопище приезжих, тех, кому больше некуда податься, кто больше не умеет ничего.

Это все потому, что я Илюху родила, так мама говорит. Всю жизнь мне испоганил.

Мама много раз рассказывала, как встретила отца Ильи. Ей было семнадцать, в гостях на каком-то празднике он угощал ее сигаретами, а после трахнул в ванной комнате, и в дверь все время стучали. Когда мама забеременела, тот парень ее бросал два раза. Иногда приходил посреди ночи, пугал бабушку, просил на герыч деньги. А когда Илья родился, совсем сторчался, и мама встретила Дашиного папу.

Папа был добрым. Веселым, особенно когда пил. К ним домой приходили гости – много гостей, все набивались в комнату и смежную с ней кухню, курили, дым слёживался пластами под потолком, а Даше и Илье в их маленькой детской можно было не спать хоть до часу ночи – все равно никто за ними не следил.

Иногда в большой комнате дрались – обычно папа с Рубеном, своим закадычным врагом. Рубен уходил, громко ругаясь, а праздник продолжался. Папа садился в кресло, широко расставив ноги и уперев в бедра кулаки, и искал взглядом маму. Отыскав, он манил ее к себе: «Иди сюда, блядина. Иди, иди сюда, сейчас я буду тебя вешать». Все смеялись над этой его шуткой, а он вытягивал ремень из брюк, указывал на пол. Мама подходила, вставала на колени, и папа захлестывал ремнем ее горло, как будто и правда собирался придушить. Мама держала пальцами петлю, но не сильно сопротивлялась: знала, что, если не сопротивляться, папа быстрее успокоится. Все продолжали пить, смеяться, говорить: «Ну, Алик, всё, всё, хорош», а потом о всяком – о деньгах и тачках, о вине и стрелках, а мама возвращалась обратно на стул.

Эти их игры порой Даше снятся. В роли мамы она сама: стоит на коленях, жесткие завитки паласа впиваются в колени, глядит на стол, уставленный грязными тарелками в майонезе, стаканами, едой, на подругу мамы, которая поглощает соленый огурец, держа его наманикюренными пальцами, а кто-то – папа? – сильными руками медленно сжимает горло. А после берет Дашу сзади, вжав ее лицом в ковер. Или в скатерть, рядом с оливье.

Папа называл Дашу принцессой. Так и говорил: моя принцесса, обнимал ее и целовал и покупал Даше все, чего бы она ни попросила. Он даже маму не любил так сильно. Маму он больше ревновал по поводу и без, как вещь, которую нужно хранить как следует, не то утащат.

Его похоронили – вместе с принцессой, – и Даша осталась одна.

Когда Даше было восемь, она придумывала всем обидные прозвища.

Баба Лена все хотела накормить Дашу алой, прозрачной, как рассыпавшиеся желатиновые капли, смородиной. Даша морщилась: ягоды кислющие, уж она-то знала. Успела распробовать. Бабу Лену Даша прозвала Овцой. Так папа звал всех медлительных и мягких женщин.

Тетя Света стала Крольчихой, потому что все время дергалась, будто в испуге. Еще она поджимала губы в неодобрении, и от этого вокруг ее рта заламывались морщины, как складки на попке колбасы. Дядя Юра был Щеткой – из-за жесткой щетки усов, подстриженных снизу ровной полосой. Он старался казаться заботливым и добрым, но на самом деле был раздражительным и нервным.

Женю Даша называла Солнцем – разумеется, про себя. Вслух она звала ее лахудрой и дурой. Но Женя дурой не была и лахудрой тоже. Она интересно рассказывала Илье про динозавров и будто светилась изнутри, когда смеялась. Она катилась по Дашиному небосклону, всегда в поле зрения, в центре ее внимания, порывистая, как южный ветер, идеально неидеальная девчонка.

В девяносто пятом, когда Даше было восемь и они с мамой впервые приехали на бабушкину дачу, ей все время хотелось коснуться Жениной тонкой руки или босой ступни, понюхать волосы, из которых Илья то и дело выуживал листик или божью коровку. Даше хотелось лезть за ней на дуб, ходить на край деревни – да хоть на край света, ей вообще не хватало подруг. Но Илья с Женей образовывали цельную неразрывную систему, выталкивали Дашу за пределы своей орбиты. Даша била Илью игрушками, кусала, без конца жаловалась маме в надежде, что его накажут. Освободят пространство рядом с Женей, очистят воздух. Было невыносимо смотреть из чердачного окна на сад, где Женя и Илья то носились, играя в салочки, то читали комиксы, которых у Жени было море. Потом слушали плеер.

Даша хотела пойти с ними, но Илья пихнул ее так, что она упала и ободрала локоть. Уйди, сказал он и выскользнул следом за Женей за калитку. Даша обиделась, поднялась на второй этаж. Пнула кровать, но больно стало ей самой, а не кровати. Думала, Женя с Ильей поднимутся за ней. Представляла шорох на лестнице, легкие шаги, как Женя выглядывает и говорит через плечо Илье: «Ты иди, я хочу поиграть с Дашей. Даша, давай ты будешь Барби, а я – Кеном, вот тут на подоконнике сделаем им дом». Но Жене не нужны были ни Барби, ни Кены, ни дом для них, и про обиженную Дашу никто так и не вспомнил.

– Даш, помой посуду, – говорит тетя Света. – Тряпочка и «Фейри» в саду уже, рядом с колодцем, ты сразу увидишь. Еще один тазик для чистой посуды можешь на веранде взять, я тебе покажу сейчас.

Даша глядит на гору грязной посуды в тазике. Обычно тетя Света тащит этот тазик к дубу у ворот. Там есть выход деревенского водопровода – накрытая крышкой дыра в земле, откуда торчит труба, кран и приделанный к нему шланг. Тетя Света ставит тазик рядом, наполняет его водой, сверху поливает средством для мытья посуды и отмывает тарелки и приборы. Потом споласкивает их из шланга, перекладывает в другой таз.

Даша и представить не может, как она это будет делать.