Но хуже тоски ее мучила неспокойная совесть. Какое она имела право, сытая и довольная, жить в просторной, теплой, светлой комнате на одной из центральных улиц Гётеборга, когда не только мама с папой, но и Эви, и другие ее друзья мерзли и голодали? Ей следовало быть с ними в Вене. Она могла бы помогать маме по хозяйству, вместо нее водить через весь город за покупками, разжигать камин, чтобы к возвращению мамы с папой было тепло.

Но она была бы ртом, который нужно кормить, и поэтому мама с папой умирали бы от беспокойства за них с Нелли, если б они жили там. Для всех лучше, что они в Швеции, где о войне напоминает лишь то, что все больше продуктов распределяется по талонам, а автомобили ездят на вонючем генераторном газе вместо бензина. Это так, она знала, но все же чувствовала несправедливость в том, что она здесь, а они — там.

Раздался стук в дверь, одна из свинговых мелодий Свена.

— Входи.

Свен стоял в дверях и смотрел на нее.

— Я тебе помешал?

— Нет.

Он взглянул на письмо в руке Штеффи:

— Это от твоих родителей?

— От мамы.

— Что-нибудь новое?

Штеффи покачала головой. Она чувствовала тревогу, но не могла объяснить ее даже Свену.

— Американцы должны вступить в войну, — произнес Свен. — Тогда у немцев не будет ни единого шанса.

— Ты не можешь поговорить о чем-нибудь еще? — запальчиво сказала Штеффи. — Я устала от бесед о войне.

Свен озабоченно посмотрел на нее. Затем взглянул на часы.

— Пойдем, — сказал он, — тебе нужно развеяться.

— Что мы будем делать?

— Увидишь.

Когда они надевали пальто, в прихожую выскочил Путте, яростно тявкая.

— Э, нет, Путте, — сказал Свен. — Ты уже гулял. Так что придется тебе остаться дома.

— Нам сюда, — сказал он. — Дневной концерт начнется через десять минут.

У Штеффи потеплело на душе от радости. Много лет прошло с тех пор, как она слушала музыку в последний раз. Когда нацисты захватили власть в Австрии, они запретили евреям посещать кинотеатры, театры и концерты. На острове ей не позволяли слушать музыку по радио. Согласно церковным правилам, тетя Марта считала это грехом. При мысли о тете Марте она почувствовала укол совести, но постаралась не думать об этом. Музыка была частью ее жизни, с тех пор как она себя помнила. Мамина игра на пианино и песни, ее собственные уроки музыки, домашние концерты и оперные выступления, прогулки летними вечерами на концерт в парк Пратер. Что в этом плохого?

— О чем ты задумалась?

— Ни о чем.

— Тогда пошли.

Они отыскали свои места в задних рядах и сели. Дирижер поднял палочку. Чудесная музыка захлестнула ее с головой. Это был Моцарт, концерт для фортепиано фа минор. Она вспомнила, что уже слышала его давно, с мамой и папой. Это была последняя мысль, которая мелькнула у нее в голове, затем Штеффи растворилась в музыке и забыла обо всем.

Прозвучал последний такт. Штеффи медленно осознавала, что сидит в концертном зале среди аплодирующих людей, рядом — Свен. Но она все еще чувствовала полнейшую тишину внутри себя и не хотела нарушать это чувство разговором.

— Какая ты тихая, — сказал Свен, когда они снова вышли на площадь Гёта. — Тебе понравилось?

— Да, — ответила она, — конечно, мне понравилось. Спасибо, что ты взял меня с собой.

— Хорошо, — сказал Свен. — Теперь пойдем в кондитерскую.

Они направились вниз по бульвару и вошли в кондитерскую. Это было приятное место: красная бархатная обивка на мебели, зеркала в золоченых рамах.

— Что ты любишь? — спросил Свен. — Можешь выбрать все, что захочешь.

Штеффи заказала пирожное «Наполеон» в блестящей розовой глазури. Свен взял такое же и попросил принести горячий шоколад со взбитыми сливками для Штеффи и кофе для себя.

Они сидели за маленьким круглым столиком и лакомились пирожными. Штеффи давно уже не ела такой вкусноты. Она пригубила шоколад, едва касаясь сливок, растягивая удовольствие.

— Свен, — сказала она, — ты думаешь, это правильно, что у меня все хорошо, тогда как у мамы с папой не хватает еды?

— Нет, — сказал Свен, — не думай так. Ты здесь, потому что они хотели, чтобы у тебя все было хорошо. Твои родители обрадовались бы, если б знали, что ты сидишь здесь и ешь пирожное. Тебе не за что себя винить. Понимаешь?

Штеффи кивнула. Когда Свен говорил, Штеффи не сомневалась, что он прав.

— В среду мы были на концерте, — рассказывала Штеффи Гарриет и Лилиан. — А потом он пригласил меня в кондитерскую.

Хотя это была правда, Штеффи казалось, что она лжет. Ее ложь о Свене пачкала обманом все, что она о нем говорила. У нее портилось настроение, но вместе с тем появлялось щекочущее чувство возбуждения.

Порой она почти верила, что рассказывает правду. Как они шли рука об руку, выгуливая Путте, о чем Свен шептал ей на ухо, когда они были одни, о том, что им, как заговорщикам, приходится держать все в тайне.

— Его родители не должны ничего знать, — сказала Штеффи. — И мои тоже. Вы знаете, моя приемная мать прихожанка пятидесятнической церкви. Она очень строгая.

— Бедняжка! — вздохнула Гарриет.

— Счастливица! — сказала Лилиан. — Тайная любовь — это так романтично!

— Он тебя целовал? — спросила Гарриет. — Я имею в виду по-настоящему, в губы?

От этого вопроса изнутри нахлынула жаркая волна. Штеффи чувствовала себя застигнутой врасплох.

— Еще нет, — ответила она.

— Обещай, что расскажешь, когда это случится! — сказала Лилиан.

Весь следующий урок биологии Штеффи мечтала о поцелуе Свена. Она закрывала глаза и представляла, как его лицо приближается все ближе и ближе, пока их губы не соприкасаются. А потом? Она не знала. Щеки пылали, и ей чуть не стало дурно.

— Стефания, — спросила Хедвиг Бьёрк, — что с тобой? Тебе нехорошо?

Штеффи поспешно открыла глаза.

— Да, — пробормотала она. — Да. Или нет, думаю, нет.

— Хочешь немного прогуляться? — спросила Хедвиг Бьёрк. — Может, тебе нужен глоток свежего воздуха?

— Спасибо, — сказала Штеффи. — Спасибо, уже все прошло.

Она глубоко вздохнула и попыталась сосредоточиться на плакате, который Хедвиг Бьёрк повесила на доске. На нем были изображены различные деревья и листья, которые нужно перерисовать в тетрадь.