был его отец. В доме Тургеневых часто шли оживленные дискуссии по актуальным вопросам политики, этики и литературы. Социальное положение давало им доступ в гостиные аристократической элиты, в том числе в салон царской любовницы М. А. Нарышкиной. Домашняя библиотека Тургеневых в начале XIX века считалась одной из лучших частных коллекций России.

Николай и его брат Александр, а также несколько их однокурсников по Московскому университету были отправлены отцом в Геттингенский университет, где с 1808 по 1811 год завершили свое формальное образование. Университет в «туманной Германии», из которого примерно в то же время пушкинский Владимир Ленский, обреченный герой его романа в стихах «Евгений Онегин», принес «учености плоды» и «душу прямо геттингенскую», стал причиной пожизненного интереса братьев Тургеневых к литературе и философии, а благодаря лекциям профессора Августа Людвига фон Шлёцера и к русской истории. Несмотря на тоску по родине, с которой они неожиданно столкнулись, будучи подростками, мальчики продолжили учебу за границей с похвальной серьезностью. Николай особенно заинтересовался экономикой благодаря чтению Адама Смита и считал, что уехал из Геттингена с головой, которая была «не так пуста, как прежде». За несколько лет до этого П. И. Пестель и его младший брат Владимир были отправлены к бабушке в Дрезден, где они провели четыре года (1805–1809) под руководством местного учителя, только затем чтобы Пестель жаловался после возвращения в Санкт-Петербург о бесполезности того, чему их там учили, и о нехватке полезных занятий[152].

В общей сложности около трехсот студентов из России посещали курсы в Геттингене во время правления Александра I[153]. Однако в соответствии с растущей настороженностью правительства в отношении пагубного иностранного влияния примерно с 1818 года Комитет министров 20 апреля 1820 года предложил отозвать всех русских студентов из немецких университетов, хотя изначально не смог добиться одобрения царя на этот шаг.

Не только российское правительство беспокоилось о подрывном влиянии ведущих университетов Германии. Распространение конституционалистского рвения по всей Западной Европе привело к вспышкам революций в Испании в январе 1820 года, а затем в Неаполе в июле и в Португалии в августе. Соответственно, в ноябре 1820 года правители Австрии и Пруссии (но не Великобритании и Франции) присоединились к Александру I в подписании Троппауского протокола (от названия города Троппау — ныне Опава в Чешской Республике), ставшего плодом конгресса великих держав, проходившего с октября по декабрь того же года в Австрийской Силезии. Протокол утверждал право союзных держав вмешиваться в политический конфликт в любом государстве для подавления революции, тем самым защищая его правителя от любой угрозы «незаконной» смены правительства. Готовность Александра I подписать протокол была значительно подкреплена, когда он получил известие из Санкт-Петербурга о восстании Семеновского полка во время его отсутствия в Троппау в октябре. Конгресс в Троппау был возобновлен в Лайбахе (ныне столица Словении Любляна) в январе 1821 года, а затем в Вероне с сентября по декабрь 1822 года, где была срочно дана оценка продолжающейся революционной угрозе установившемуся порядку в Европе. Тем не менее только в феврале 1823 года, в связи с ухудшением политического климата, русским студентам был запрещен доступ в четыре немецких университета, считающиеся самыми подрывными[154].

В любом случае относительно немного российских студентов получили какое-либо образование в западных университетах. Фактически, существовали значительные различия в образовательных преимуществах и, как следствие, возможностях карьерного роста, открывавшихся перед дворянскими детьми. Так, граф А. А. Закревский, как мы узнаем от его современников, один из самых выдающихся генералов Александра I, который в 1823 году был назначен генерал-губернатором Финляндии, «отличался большим умом и твердым характером», но почти не получил никакого образования дома или в другом месте и поэтому «весьма плохо знал русскую грамматику». Он, видимо, писал не лучше, чем второкурсник гимназии. «Не знавши или, по крайней мере, плохо знавши русскую грамоту и ни одного иностранного языка, Закревский мог быть министром, дежурным генералом и генерал-губернатором Финляндии!», — заметил один из его изумленных современников[155].

Касаясь вопроса морального облика дворянской молодежи, генерал-майор С. Г. Волконский (р. 1788), член Южного общества декабристов, впоследствии приговоренный к двадцати годам каторжных работ в Сибири, отметил, что по его опыту молодые знатные офицеры редко были религиозными людьми, а многие даже были открытые безбожники. Однако, несмотря на распутный образ жизни, они, по крайней мере, сформировали крепкие дружеские отношения, которые связывали их как со своими полками, так и друг с другом. Дубровин отмечает, что «многие офицеры гордились тем, что, кроме полковых приказов, ничего не читали»[156]. Это печальное хвастовство находит отклик в позиции Н. И. Тургенева о том, что «военная служба в России не требует больших познаний». Он находил, что в армии «[о] продолжении и усовершенствовании образования молодых людей не заботятся совершенно; их спешат поскорее устроить на военную службу, где они в конце концов забывают и то немногое, что успели узнать». В этом причина, заключает Тургенев, «умственного оскудения и невежества дворянства, которые не исчезнут, пока везде будет царить военный дух»[157].

Весьма отличный взгляд на образование кадетов высказывает британский историк Джон Кип, который, напротив, придает этому образованию большое значение. Он считает, что «обучение этих офицеров, вероятно, не способствовало интеллектуальной глубине знаний (или их передаче), имеющих непосредственное профессиональное значение; однако оно действительно заставило их задавать вопросы и обсуждать современные проблемы в допустимых пределах и способствовало развитию у них чувства собственного достоинства. Школы создали не что иное, как новый класс: военную интеллигенцию»[158].

Даже допуская некоторое преувеличение со стороны Кипа и несмотря на сомнения Дубровина и Тургенева, военная служба, без сомнения, была ключом к повышению социального статуса. Как отмечал Экштут, многочисленные войны, которые вела Россия в то время, и особенно в 1812 году, резко ускорили процесс восходящей социальной мобильности, позволив быстро подниматься по служебной лестнице. Он цитирует строки поэта-партизана Дениса Давыдова (друга Пушкина и двоюродного брата декабриста В. Л. Давыдова): «Блаженная была эпоха для храбрости! Широкое было поприще для надежд честолюбия!» Это подтверждается относительно молодым возрастом, в котором можно было получить высшее звание. Например, декабристы А. Ф. фон дер Бриген, П. И. Пестель и П. А. Катенин стали полковниками в 28 лет, А. З. Муравьев и И. Г. Бурцов — в 27, М. М. Нарышкин — в 26, а А. Н. Муравьев — всего в 23 года. Военная служба в первой четверти XIX века была важнейшим каналом социальной мобильности, с которым гражданская служба и близко не могла конкурировать[159].

Выпускник Благородного