За все время отцовства он ни разу не укладывал детей даже на бок, не то что на живот, зачем же ему было делать это в тот вечер? Но Натан не мог вспомнить все подробности момента, когда укладывал сына в колыбельку. Эта неуверенность терзала его и усугубляла и без того гнетущее чувство вины. А Мэллори выдумала, что виновата она, потому что не кормила Шона грудью. Если бы это могло что-нибудь изменить!

Почему они отдалились друг от друга после страшного испытания, вместо того чтобы сблизиться? Их охватило необъяснимое отчуждение. Натану стало очень тяжело находиться рядом с Мэллори. Как жить и постоянно чувствовать на себе ее взгляд, обвиняющий, хоть и неосознанно, в смерти Шона? О чем разговаривать — вспоминать о прошлом? Помнишь, как было хорошо, как мы его ждали, как им гордились… Помнишь место, где мы зачали его, — в домике на горнолыжной станции Уайт-Маунтинз… Помнишь, помнишь…

Он больше не знал, как отвечать на вопросы: «Натан, ты веришь, что он на небе?», «Ты веришь, что после смерти что-то есть?». Ничего он не знал об этом, ни во что подобное не верил. Внутри была лишь бесконечная тоска, страшное чувство потери. Ничто не радовало, ничто не могло вернуть им сына.

Чтобы продолжать жить, Натан с головой ушел в работу. Но стоило ему появиться в офисе, все задавали один и тот же вопрос: «Как твоя жена?» Вечно его жена — а он сам и его боль никого не волновали. Никто не спрашивал, каково ему, как он все это пережил. Его считали сильным, жестким, беспощадным — хищником, не имеющим права на слезы и отчаяние.

Натан открыл глаза и резко встал. Конечно, иногда он проводил замечательные дни с дочерью, получал удовольствие от занятий спортом, улыбался шуткам коллег. Но даже в такие моменты боль от потери сына не оставляла его.

Час спустя Натан сидел в кресле напротив доктора Боули и рассматривал надпись на латыни в рамке — цитату из Гиппократа: «Ars longa, vita brevis, occasio praeceps, expcrimentum periculosum, iudicium difficile».

— «Искусство долговечно, жизнь коротка, кризис мимолетен, опыт обманчив, суждение затруднительно», — перевел доктор.

— Я прекрасно понимаю, что это означает, — перебил его Натан. — Я дипломированный юрист, а не поп-звезда, которая лечится от наркотиков.

— Ладно, хорошо, — произнес доктор успокаивающим тоном и протянул Натану папку с тридцатью страницами текста. На обложке красовалась надпись: «Результаты обследования».

Натан полистал несколько страниц не читая, повернулся к Боули и робко спросил:

— И что?

Доктор несколько раз вздохнул, чтобы потянуть время. «Этот тип — настоящий садист». Теперь еще прокашлялся и сглотнул слюну. «Ну, давай, скажи, что я сдохну!»

— Клянусь честью, вы не умрете завтра утром. В результатах обследования нет ничего тревожного.

— Вы… вы уверены? А сердце?

— Давление и пульс в порядке.

— Уровень холестерина?

Боули покачал головой.

— Ничего опасного: показатель в пределах нормы, нет причин для беспокойства.

— А боль в груди?

— Ничего опасного. Кардиолог считает, самое плохое, что может быть, — скрытая стенокардия из-за продолжительного стресса.

— Есть риск инфаркта?

— Маловероятно. Я вам дам спрей на тринитрине — на всякий случай. Но все пройдет, когда отдохнете.

Натан взял лекарство и чуть не расцеловал доктора: он чувствовал себя так, будто с него сняли каменную плиту. Боули долго и подробно говорил о результатах анализов, но адвокат его не слушал; знал главное — он не умрет.

Потом, в машине, Натан внимательно изучил каждое медицинское заключение. Сомнений не оставалось: он совершенно здоров! Так хорошо он давно себя не чувствовал. Настроение улучшилось. Натан посмотрел на часы; действительно ли ему нужен отпуск? Сейчас, когда он успокоился, не лучше ли вернуться к работе? «Эбби, принесите мне дело „Райтби“ и восстановите все встречи. Не могли бы вы задержаться сегодня вечером — здорово поработаем!»

Да, это было бы хорошо, но не стоит опережать события. И ему надо побыть с Бонни! Натан сел в машину и поехал в сторону Сентрал-Парк-Уэст. Хотелось сразу и выпить, и закурить; в кармане костюма он нашел пачку сигарет, достал две.

— Я не курю, они нужны мне только чтобы занять руки, — передразнил он самого себя. В тот же миг разом закурил обе сигареты и, громко засмеявшись, тронулся с места.

Если он и умрет, то точно не сегодня!

Мы одни во всем мире?

Реплика из фильма Джеймса Кэмерона «Бездна»

Дома Натан приготовил макароны с базиликом и пармезаном и открыл бутылку калифорнийского вина. После ужина снова принял душ, надел кашемировую водолазку и элегантный костюм. Вернулся в гараж, поставил внедорожник на место и сел за руль «ягуара». Да, он снова живет! Завтра опять будет бегать в парке; потом попросит Питера достать ему билеты на какой-нибудь хороший баскетбольный матч. Отыскал в бардачке среди десятков дисков альбом Эрика Клэптона, поставил диск и с наслаждением послушал незабываемую «Лейлу» — настоящая музыка!

Вот чем он займется во время отпуска — посвятит себя вещам, которые действительно любит. У него есть деньги, он живет в одном из красивейших городов мира — жизнь могла быть гораздо хуже. Надо признать — он испугался. Но сейчас он не чувствует ни малейшего беспокойства. Это всего лишь небольшой стресс — дань, которую он платит современному миру, вот и все.

Натан сделал музыку погромче, опустил стекло и на полном ходу, высунув голову из окна, закричал, повернув лицо к небу. Отлично понимая, что это на него действует калифорнийское шардоне, сбавил скорость. Он отправился в Центр хирургии, где был накануне, однако Гудрича там не оказалось.

— Вы застанете его в Центре паллиативной помощи, — сказала ему дежурная, торопливо написав адрес на карточке.

Сегодня расстояния не были для Натана преградой. Через считаные минуты он уже стоял перед красивым зданием из розового гранита, окруженным зеленью. Когда адвокат открывал входную дверь в вестибюль, его охватило странное чувство. Это место было не похоже на медицинское заведение. Никакого специфического оборудования, суеты, которая неизбежна в больницах. В вестибюле стояла высокая елка с новогодними украшениями; под ней лежали первые подарки.

Натан подошел к застекленной двери, ведущей в небольшой парк, заснеженный и ярко освещенный. Уже стемнело, редкие хлопья снега кружили в воздухе. Он повернулся спиной к двери и прошел по коридору в просторный общий зал: стены здесь были обиты пурпурной тканью с позолотой, всюду, как маячки, мерцали маленькие свечи, а в тишине разливалась божественная мелодия… Тихая, успокаивающая атмосфера.

Весь персонал был поглощен общим делом, никто не обращал на него внимания. А он засмотрелся на женщину, сидящую в инвалидной коляске: еще молодая, истощенное тело, голова, склоненная набок, застыла в безнадежной неподвижности. Медсестра кормила ее супом из маленькой ложечки, комментируя мультфильм на телеэкране.