товаров для дома и сада, прачечной, мимо работающей бензоколонки. Ему встречаются подростки, одетые легко и, на его вкус, слишком ярко, семьи, которые словно сошли с выцветшей фотографии его предков в shtetl[53], если не считать ботинок на резиновом ходу, которые здесь носят женщины в париках. Стоит только отвлечься, и уже не понимаешь: а в Америке ли ты? Все одеты удобно, практично, все в одинаковых saddle shoes[54]. Капитализм предлагает покупать равенство, размышляет он, а реальный социализм распределяет лучшее между вернейшими. Такими как те, кто поселился в его отчем доме на Голизерштрассе: сначала партийный чиновник-нацист, а сейчас – он готов поспорить – чиновник из Социалистической единой партии. Лучше бы его разбомбили, как дом на Шпрингерштрассе, где жила Герда Похорилле.

«Холодная война, – часто повторяет про себя доктор Чардак, – удачный лозунг в стране, которую не разрушила война настоящая, хотя именно холодный мир и разорвал окончательно некоторые связи».

Когда ему на визу в паспорте поставили штамп ENEMY ALIEN[55], это было не очень приятно, но война есть война, он это понимал. Но уже натурализованному американцу Уильяму М. Чардаку пришлось отвечать на вопрос, состоял ли он в Коммунистической партии или СРПГ[56].

– Нет, – честно ответил он.

Однако он общался с некоторыми участниками этой революционной марксистской группы?

– Да, – признал он, – но только из личной симпатии.

Тем не менее он участвовал в разнообразных акциях, организованных этой партией, как в Германии, так и в Париже.

– Это были антифашистские инициативы, – заявил он.

Верно, но зачинщиками были троцкисты.

Что он должен был на это сказать? Что только они одни и радели за единый левый фронт? Или что в СРПГ критиковали Сталина?

– Я учился на медицинском, – ответил он, – все свое время проводил на лекциях, на практике, готовился к экзаменам. Но когда я слышал, что где‑то намечается демонстрация против нацистов, то не задавался вопросом, кто ее организовал.

В тот момент он подумал: «Отправьте меня в Палестину или вышлите в Германию, только избавьте от ваших вопросов».

Несколько лет спустя, когда он уже вернулся из Кореи, его вызвали снова.

– Мы не сомневаемся, доктор Чардак, в вашей преданности Соединенным Штатам. Но вы можете сделать нечто большее для своей страны.

Его спросили, знает ли он кого‑нибудь из окружения женщины-фотографа, о чьей близости к компартии (и дружеской близости с ним) они были осведомлены. Из предложенных имен он знал только Роберта Капу, но с ним в США они никогда не общались.

– И больше никого? – настаивали они. – Подумайте еще минутку…

В эту минутку доктор Чардак подумал, неужели они на самом деле считают, что человек вроде него может быть осведомителем.

– Вилли Брандт, – сказал он, – он сейчас председатель палаты депутатов в Берлине, в Западном Берлине, разумеется.

Чардак никогда не был близко знаком со своим тезкой, но несколько раз они встречались на импровизированных ужинах у Штайнов, где Вилли Брандт, как и все остальные, подпадал под Гердины чары.

Когда пришло трагическое известие, а затем доставили останки Герды, именно Брандт предположил, что ее гибель под гусеницами танка не была просто несчастным случаем. Эти слухи, возможно, не без помощи Фреда и Лило, растекались по левому берегу, от одного кафе к другому. Ужасное подозрение. Но Вилли Брандт был восходящей звездой, и ему верили активисты СРПГ. Однако Герда погибла под Мадридом в июле 1937‑го, а на тот момент Вилли Брандт не появлялся в Испании уже около месяца, с тех самых пор, как чудом избежал облавы на «троцкистов» в Барселоне. Какие у него были основания, чтобы выдвинуть эту страшную гипотезу? Против версии Брандта выступил канадский журналист, тяжело раненный в той аварии, в которой погибла Герда. Он приехал в Париж, Рут его видела. Он поселился в одной гостинице с Капой, ходил за ним по пятам на костылях, ковыляя, как арестант в кандалах. Но товарищи из СРПГ не успокоились. Сломанные ноги – еще не гарантия правдивости свидетеля. К тому же выяснилось, что этот Тед Аллан был комиссаром, товарищем, обязанным докладывать о любом отклонении от линии Москвы. И этого оказалось достаточно, чтобы самые мрачные догадки о смерти Герды муссировались еще долго.

В последнее время, когда Герда объявлялась в Париже, уже с испанским загаром на лице, друзья, активисты из СРПГ, советовали ей быть начеку.

– Ничего со мной не случится! – отрезала она. – Я работаю в правильных газетах, знаю правильных людей…

Ни у кого тогда не хватило смелости возразить, что этих «правильных людей» начинали опасаться. А она не заметила тревоги друзей или сделала вид, что не заметила, – это Герда умела делать как никто другой. Она ловко приподняла лежавшую на столе камеру: теперь она будет работать не только с «Лейкой», но и с кинокамерой, которую Капа получил от «Тайм-Лайф»: «Ну, вы же знаете эти знаменитые американские кинохроники…» Новость всех обрадовала и отчасти успокоила. Герда держала фотокамеру на ладони и смотрела на нее с нежной радостью, как на только что открывшего глаза котенка. «Вы ведь тоже понимаете, как важна моя “Лейка” для общего дела?» – заключила она с обезоруживающей улыбкой.

Нет, они не осмеливались спросить, стала ли она убежденной коммунисткой: сами‑то они оставались в Париже, а Герда возвращалась в пекло на поле боя. Многие тогда хотели уйти добровольцами, даже такая благоразумная девушка, как Рут. Несколько месяцев она выкраивала время на курсы медсестер, но, когда обучение закончилось, ей сказали, что уже слишком поздно. «Если хотите ехать в Испанию, отправляйтесь сами по себе. Наша партия ни за кого не ручается». Даже за медсестер Красного Креста? Даже за них.

При встрече Рут злилась и на верхушку СРПГ, и на всю абсурдную логику больших и маленьких партий: все повторялось снова, даже теперь, когда испанцы каждый день гибли под бомбами. «Смотри», – сказала она Вилли, достав последний номер «Регар»[57], на обложке которого был снимок Герды с обличительным заголовком: Guernica! Almería! Et démain?[58] На фото – женщины и мужчины у ворот больницы в Валенсии, куда свозили жертв бомбардировки в середине мая. В репортаже говорилось о «генеральной репетиции всеобщей войны», а на снимках Герды были сваленные на плиточном полу трупы: мальчик в коротких штанишках, голый мужчина, кое‑как прикрытый окровавленной простыней, старуха в черном, не то живая, не то мертвая, лежащая на носилках рядом с остальными. «Только в фотографах там нет недостатка», – скривившись, заметила Рут, больше не показывая ни гнева, ни разочарования. Ach Scheisse![59] Вилли не спросил, отговорило