Он заторопился, спотыкаясь и цепляясь за беспорядочно разбросанные повсюду кучи одежды, едва не упав, открыл маленькую дверь, казавшуюся вырезанной в стене, и проводил меня в помещение, напоминавшее тесную кладовку, где стоял жуткий запах, а из мебели имелась лишь убогая кровать с соломенным тюфяком и сломанный стул. Маленькое квадратное оконце пропускало достаточно света, чтобы увидеть все, что нужно, а рядом с окошком висело зеркало, вставленное в серебряную раму старинной работы. Я сразу понял, что это ценная вещь, хотя в само зеркало в тот момент взглянуть не решился. Старик с некоторой гордостью показал мне, что дверь в его тесное пристанище запирается изнутри.

– Я сам сделал замок с ключом и врезал его в дверь, – сказал он. – Глядите, как все красиво и надежно! Да, когда-то я был мастер в этом деле – это было моим ремеслом, – пока в то утро не увидел ее с певцом из Венеции. Тогда я забыл все, что знал, – это как-то само собой ушло от меня, я так и не понял почему. Вот ваша одежда, не спешите, переодевайтесь себе, заприте дверь, комната в полном вашем распоряжении.

Он кивнул несколько раз, изображая дружелюбие, и оставил меня одного. Я сразу же последовал его совету и запер дверь. Затем медленно шагнул к висевшему на стене зеркалу и взглянул на свое отражение. Меня пронзила нестерпимая боль. Глаз у торговца оказался верным, он сказал все как есть. В зеркале отражался старик! Если бы даже я пережил двадцать лет страданий, то и они не смогли бы столь ужасно изменить мой облик. Болезнь иссушила мое лицо, испещрив его глубокими морщинами, глаза глубоко ввалились, и несколько диковатое их выражение свидетельствовало о пережитых мною в склепе ужасах. В довершение ко всему волосы мои сделались белоснежными. Теперь я понял испуг человека, утром продавшего мне виноград на обочине дороги: мой странный вид мог обескуражить и поразить любого. Я и в самом деле едва себя узнавал. Узнают ли меня моя жена и Гвидо? В этом я сильно сомневался. От этих мыслей мне стало так больно, что на глаза навернулись слезы. Я торопливо вытер их.

– Право же, Фабио! Будь мужчиной! – сердито сказал я себе. – В конце концов, какая разница, черные у тебя волосы или седые? Неважно, как меняется лицо, лишь бы сердце оставалось прежним. Возможно, на какое-то мгновение твоя любовь побледнеет, увидев тебя, но, когда она узнает о твоих страданиях, не станешь ли ты ей дороже прежнего? Разве одно ее нежное объятие не вознаградит тебя за все прежние мучения и не сделает вновь молодым?

Выведя себя таким образом из состояния подавленности, я быстро переоделся в наряд неаполитанского ныряльщика за кораллами. Брюки оказались очень просторными, и в них очень кстати нашлось два глубоких кармана, куда легко поместились кожаные мешочки с золотом и драгоценными камнями, которые я взял из разбойничьего гроба. Когда мой торопливый туалет был окончен, я снова посмотрел в зеркало, на сей раз чуть улыбнувшись. Я и вправду очень сильно изменился, но, в конечном итоге, выглядел не так уж и плохо. Яркий рыбацкий наряд прекрасно мне подошел. Красная шляпа лихо сидела на белоснежных кудрях, густо ниспадавших мне на лоб, а осознание становившегося все ближе счастья придавало моим запавшим глазам часть былого бесшабашного блеска. К тому же я знал, что мне недолго оставаться в столь измученном и жалком виде. Отдых и, возможно, перемена обстановки, несомненно, вернут моему лицу прежнюю округлость и свежесть, даже мои белоснежные кудри обретут свой первозданный цвет – такое случалось. А если они так и останутся седыми? Что ж, есть многие, кто по достоинству оценит этот особый контраст между лицом молодого человека и волосами старика.

Закончив переодеваться, я отпер дверь душной комнатки и позвал старьевщика. Он подошел, шаркая ногами и наклонив голову, но, приблизившись ко мне и подняв взгляд, восхищенно всплеснул руками и воскликнул:

– Пресвятая Дева! Какой же вы красавец – прямо загляденье! Эх-хех! Святой Иосиф! Какой рост, какая стать! Жаль, что вы старик, наверное, в молодости вы были недюжинной силы!

Полушутя, только чтобы подтрунить над его замечанием касательно моей физической силы, я до самого плеча закатал рукав куртки, небрежно бросив:

– О, что до силы, то во мне ее еще немало осталось! Сами видите.

Он уставился на меня, коснулся моей руки пожелтевшими пальцами и, словно вампир, стал с интересом и удивлением ощупывать мои мускулы и со слезливым, почти детским восхищением приговаривать, бормоча себе под нос:

– Чудесно, чудесно! Как железная, подумать только! Да, да. Вы легко могли бы убить любого. Ах, когда-то и я был таким же сильным. Умел как следует орудовать шпагой и саблей. Хорошо закаленным острым клинком я мог разрубить сложенный в семь раз кусок шелка, не оставив ни одной нитки. Да, как масло резал! Вы бы тоже так смогли, если бы захотели. Вся сила в руке – в верной руке, что убивает одним ударом.

Он пристально посмотрел на меня своими маленькими мутными глазками, словно ему не терпелось побольше узнать о моем характере и темпераменте. Я внезапно отвернулся от него и показал на брошенную мной прежнюю одежду.

– Знаете, – небрежно сказал я, – можете забрать ее себе, пусть она и стоит немного. Да, вот вам еще три франка за какие-нибудь носки и башмаки, которые, уверен, у вас для меня найдутся.

Старик в восторге стиснул руки и начал рассыпаться в льстивых благодарностях за неожиданную прибыль, призывая всех святых в свидетели того, что он сам и все закрома его лавки к услугам столь щедрого незнакомца. Он тотчас разыскал то, что я просил. Я обулся и встал, полностью экипированный и готовый отправиться к своему дому, когда мне заблагорассудится. Однако, увидев, насколько сильно я изменился, я решил не отправляться на виллу Романи днем, дабы не поразить жену своим внезапным появлением. Женщины – натуры очень чувствительные, и моя новая внешность могла бы вызвать у нее нервное потрясение, которое, возможно, возымело бы серьезные последствия. Я собрался выждать до захода солнца, после чего пойти домой известным мне обходным путем и постараться заговорить с одним из слуг. Я мог даже встретить своего друга Гвидо Феррари, и он бы постепенно донес до Нины радостное известие о моем возвращении с того света, таким образом подготовив ее к восприятию моего нового облика. Пока эти мысли проносились у меня в голове, старьевщик стоял рядом со мной, задумчиво склонив голову набок, и внимательно, словно ворон, смотрел на меня.

– Далеко путь держите? – с некоторой робостью спросил он.

– Да, – резко ответил я, – очень далеко.

Он положил руку мне на рукав, словно удерживая меня, и глаза его сверкнули недобрым огоньком.

– Скажите мне, – нетерпеливо пробормотал он, – скажите, я сохраню это в тайне. Вы направляетесь к женщине?

Я посмотрел на него сверху вниз, наполовину брезгливо, наполовину весело.

– Да, – тихо ответил я. – Я направляюсь к женщине.

Он рассмеялся беззвучным смехом – жутким смехом, от которого лицо его перекосилось, а тело судорожно задергалось.

Я бросил на него полный отвращения взгляд и, стряхнув его руку, шагнул к двери. Он торопливо засеменил за мной, смахивая слезы, навернувшиеся ему на глаза от только ему понятного смеха.