Я дико смотрел на нее, сверкание драгоценностей резало мне глаза, сияние серебряного распятия, зажатого в окоченевших пальцах, сводило с ума. С криком невыразимого ужаса я буквально взлетел вверх по ступеням, открыл железную калитку, через которую она уже никогда не пройдет, и выскочил на свободу к свежему воздуху, подставив лицо ветру, бушевавшему, как мои страсти. С какой яростной поспешностью я захлопнул дверь в склеп! С какой дьявольской осмотрительностью запер ее и проверил замок! Нет, я еще не до конца осознал, что она и вправду мертва, и поймал себя на том, что твержу вслух:

– Наконец-то, наконец-то в безопасности! Ей не убежать, я завалил потайной ход, никто не услышит ее криков, она немного побьется, но скоро все кончится. Она больше не станет смеяться, не станет целовать, не станет любить, не станет врать и дурачить мужчин! Она погребена, как и я, – заживо!

Бормоча себе под нос эти слова и перемежая их рыданиями, я повернулся навстречу яростному реву ночной бури. Мысли у меня путались, ноги дрожали и еле держали меня, небеса и земля содрогались надо мной и подо мной, словно разбушевавшееся море. Луна ошеломленно глядела на меня сквозь стремительно мчавшиеся тучи, и вся вселенная вокруг меня превратилась в бесформенный хаос. И все же я двинулся навстречу своей судьбе, навсегда оставив ее позади!

Никем не узнанный и не преследуемый, я уехал из Неаполя. Завернувшись в плащ, в каком-то тяжелом забытьи улегся на палубе «Рондинеллы». Мое появление и внешний вид явно не вызвали никаких подозрений у капитана, старого Антонио Барди, с которым мой друг Андреа договорился о моей поездке, вряд ли догадываясь о том, какого пассажира он на самом деле рекомендовал.

Утро выдалось чудесное: сверкающие волны вставали на цыпочки, чтобы поцеловать еще не унявший порывов ветер, и солнце великолепной широкой улыбкой озаряло весь свет! Отягощенный бременем мучений, совершенно вымотанный от нервного напряжения, я, словно в лихорадочном бреду, смотрел на все, что меня окружало: на ликующий свет, на лазурную рябь вод, на удаляющуюся кромку родных берегов. Все казалось мне размытым, неясным и нереальным, хотя душа моя недреманным оком продолжала смотреть вниз, в те мрачные бездны, где лежала она, умолкшая навсегда. Ибо теперь я знал, что она мертва. Ее убила судьба, а не я. Пусть непокаявшуюся, пусть в полной мере торжествующую в своем предательстве, даже безумную – я все же спас бы ее, хоть она и пыталась меня убить. Все же хорошо, что каменная глыба упала… Кто знает! Если бы она осталась жить… Я старался не думать о ней и, вытащив из кармана ключ от склепа, бросил его в море, где он исчез с легким всплеском. Все кончилось, никто меня не преследовал, никто не спрашивал, куда я направляюсь.

Я прибыл в Чивитавеккья, не услышав ни единого вопроса, и оттуда отправился в Ливорно, где сел на торговый корабль, шедший в Южную Америку. Так я затерялся в этом мире, так фактически во второй раз оказался похороненным заживо. Меня надежно погребли в первозданных лесах, и спасения оттуда я не ищу.

В рядовом поселенце с изнуренным лицом и седыми волосами, наравне с остальными работающими на вырубке густых сорняков и ядовитого подлеска, расчищая участок в непроходимых дебрях, никто никогда не узнает сильного мрачного человека, в свое время известного как богатый и влиятельный граф Олива, чье столь странное и внезапное исчезновение наделало в Италии много шума. Как-то раз, находясь в ближайшем городе, я увидел в газете статью, озаглавленную «Загадочное происшествие в Неаполе», и внимательно прочел ее с какой-то вялой веселостью.

Из статьи я узнал, что графа Оливу разыскивают. Его внезапный отъезд вместе с новоиспеченной женой, бывшей графиней Романи, в вечер после венчания вызвал в городе совершеннейшее волнение. Владелец гостиницы, где проживал граф, посылал повсюду запросы, как и бывший камердинер графа, некто Винченцо Фламма. Полиция и власти будут благодарны за любые предоставленные сведения. Если в течение двенадцати месяцев не поступит никаких известий, огромные владения семейства Романи, ввиду отсутствия наследников, будут переданы в королевскую казну.

Дальше следовало много всего в том же духе, и все это я прочел с полным равнодушием. «Почему они не обыскали склеп Романи?» – мрачно подумал я. Там бы они обнаружили самые достоверные сведения! Однако я прекрасно знаю неаполитанцев: они боязливы и суеверны, они скорее обнимутся с больным холерой, нежели станут обыскивать склеп. Одно меня порадовало: предполагаемая судьба моего наследства. Итальянская корона являла собой самого благородного наследника, какого только можно было желать! Я вернулся в свою лесную хижину, ощущая странное душевное спокойствие.

Как я говорил в самом начале, я мертв, и миру с его суматошной жизнью и стремлениями нет до меня никакого дела. Высокие деревья, птицы и шелестящие травы – вот мои друзья и спутники. Они, и только они иногда становятся безмолвными свидетелями приступов мучительной и горькой тоски, время от времени одолевающих меня. Ведь страдаю я всегда. Это естественно. Месть сладка! Но кто опишет ужасы воспоминаний? Мое отмщение пало на мою же голову. Я на это не жалуюсь – это закон равновесия, и он справедлив. Я никого не виню, кроме нее, женщины, ставшей причиной моих ошибок и прегрешений. Пусть она и мертва, но я ее не прощаю – пытался, но не могу! Разве мужчины способны до конца простить женщин, искалечивших их жизнь? Что до меня, то я чувствую: это еще не конец. Когда моя душа вырвется из своего бренного узилища, я, наверное, по-прежнему останусь обречен каким-то странным образом преследовать ее неуловимый предательский дух в черных безднах ада, куда более темных, чем описывал Данте: она – в образе блуждающего пламени, а я – ее неотступная тень. Она – летящая передо мной в постыдном страхе, а я – спешащий за ней в неустанном гневе. И так на веки вечные!

Но я не прошу о жалости, она мне не нужна. Я наказал виновных и, делая это, пострадал гораздо больше их – так и должно быть. Я не чувствую ни сожаления, ни раскаяния, меня волнует одно, только одно – так, глупая фантазия! Она случается у меня по ночам, когда огромный лик луны взирает на меня с небес. В этих широтах луна очень большая, она походит на облаченную в золотые одежды повелительницу миров, когда в своем величественном сиянии плывет по темно-лиловому небу. Я как могу прячусь от ее лучей, затворяя ставни на узком окошке моей одинокой лесной хижины. Однако, что бы я ни делал, один лучик всегда проникает внутрь, презирая все мои попытки противостоять ему. Он светит под дверь или же в какую-то незаметную щель между досками. Я тщетно пытаюсь отыскать место его проникновения.

Луна в этих широтах нежно-янтарного цвета, и я не могу понять, почему так часто навещающий меня бледный лучик – зеленый. Мертвенно-, холодно-, водянисто-зеленый, и в нем, словно лилию в изумрудном пруду, я вижу маленькую белую руку с драгоценностями, сверкающими, словно капли росы! Рука движется, поднимается, маленькие пальчики угрожающе указывают на меня, дрожат, а затем… они медленно, неотвратимо и повелительно манят меня к себе. Вперед! Вперед! В какой-то неведомый край ужасных тайн, где Свет и Любовь больше никогда не засияют для меня.