Выпускной бал! Облегченно вздохнувшие учителя. Улыбающаяся суровая директриса. Мальчики в костюмах и при галстуках, такие еще по-детски наивные. Девушки, настоящие невесты, почти все в белоснежных платьях, с замысловатыми прическами.

После был институт. Смертельная скука. Прерывающаяся сборами да выездами на соревнования. В группе – одни деревенские зубрилки. Поговорить не с кем. После удачного выступления на соревнованиях в Финляндии ее фото на обложке журнала «Советский спорт».

Что же произошло? Как могло случиться, что из обычной в общем-то девушки она превратилась в солдата и убийцу? Да, в убийцу! Иначе не назовешь то, что она делала на войне. Сейчас ей хотелось забыть, как, сидя в засаде, она отмечала цели, как ловила в перекрестие прицела живых людей. Как, стараясь не дышать, тянула спуск. Как хотелось, чтобы все это происходило не с ней!

Жданка не обнаружила Лукса утром в постели. Заказанный им завтрак принесли в номер, но только для нее. Очевидно, он не рассчитывал вернуться рано. Заняться было абсолютно нечем. Жанна послонялась по номеру, включила телевизор. Потыкала кнопки на пульте. Села за компьютер, пару раз разложила пасьянс, но ничего дельного придумать так и не смогла. Удивительно, но рядом с Луксом она в самом деле ощущала себя той Жданкой, которой была когда-то. Стоило с ним расстаться, сознание возвращало ее к действительности. Этот переход был неприятен. Появление Лукса обрадовало девушку, но в то же время – встревожило. Разбередило старую рану. Сейчас, в одиночестве, она словно вернулась в то время, когда рядом с ней были муж, сын, вокруг – счастливая мирная жизнь, а после все пропало, разрушилось, совсем как в стихах Лорки:

Прорытые временем лабиринты – исчезли,

Пустыня осталась.

Немолчное сердце, источник желаний – остыло,

Пустыня осталась.

Исчезло, пропало, остыло,

Пустыня осталась.

Себастьян обожал стихи Федерико Гарсия Лорки, готов был читать их сутки напролет, казалось, он знал и помнил все творчество поэта, но чаще всего почему-то читал стихи о смерти. Такие как эти:

Когда умру,

Схороните меня с гитарой,

В речном песке.

Когда умру,

В апельсиновой роще старой,

В любом цветке.

Когда умру,

Стану флюгером я на крыше,

На ветру.

Тише!

Когда умру!

Ему не досталось ни речного песка, ни старой апельсиновой рощи. Только каменистая серая земля на кладбищенском холме рядом с такими же, как он, жертвами войны.

Нет, она не забыла мужа, но память услужливо отодвинула переживания о нем на задний план. Теперь с появлением Лукса все ожило, стало мучительнее, ярче. Возможно, даже болезненнее, чем тогда, когда она стояла у разрытой могилы и смотрела сухими, выплаканными досуха глазами на то, как медленно опускается наглухо заколоченный гроб, как со стуком падают на него комочки серой бесплодной земли, мелкие камешки, сухие былинки.

Жанна пыталась убедить себя в том, что это уже прошло, но боль все сильнее сжимала сердце. Хотелось бежать куда глаза глядят, подальше от этой гостиницы, от Лукса с его непонятными делами. Жанна вскочила, нервно окинула взглядом комнату. Нужно одеться и уйти. Бросилась в спальню. Принялась судорожно натягивать на себя старенькие джинсы. Потянулась за свитером… Дверь неслышно открылась, на пороге стоял Лукc.

– Так! – протяжно сказал он. – Решила сбежать! И это в то время, когда я занимаюсь обеспечением связи! Очень интересно! Ты расстроена? Рассказывай. Что произошло? Ты ведь только начала приходить в себя – и вдруг такой немотивированный срыв! Испугалась, оставшись одна, или что-то иное?

– Лукc! Мне нужно вернуться домой! То, что случилось, неправильно! Я повела себя как последняя дурочка! – воскликнула Жанна.

– Почему последняя? – удивился Лукc. – На мой взгляд, ты первая! Лучшая дурочка на свете! Я тебя чем-то обидел?

– Нет! Дело не в тебе, а во мне! Я не должна была так поступать!

– О-о-о! Я знаю! Это обычные женские сомнения после всего, что случилось. Удивительные вы создания, женщины. Сначала делаете, а после начинаете сомневаться. Мне показалось, ты была рада нашей встрече. Что изменилось?

– Ты не поймешь! Я просто женщина! – в истерике воскликнула Жанна.

– Да! Причем очаровательная! Но ты еще и солдат! Прекрасный солдат! Тебе самой не надоело считать последние гроши? Только честно!

– Надоело! Но я не хочу ничего менять! Я не желаю ничего слышать о войне! Все кончилось! Ты мужчина! Это для тебя воевать – вполне нормальное занятие. Ты забываешь, что призвание женщины – давать жизнь, а не отнимать ее у других!

Лукc сбросил дубленку, опустился на кровать, закурил. Жанна растерянно стояла посреди спальни, комкая в руках свитер.

– Знаешь, Жданка, я, когда ехал сюда, предполагал, что ты в трудном положении. Честно говоря, хотел предложить тебе работу. Вместе со мной. Поверь, я вовсе не рассчитывал, что так получится. Хотя признаюсь, как мужчина, я скучал по тебе. Прошу, не вини себя ни в чем. Жизнь штука заковыристая. Никогда нельзя сказать заранее, какой стороной она к тебе повернется. Я заказал для тебя компьютер. Он будет готов завтра. Полностью укомплектованный. С периферией. Помогу тебе его настроить, научу пользоваться электронной почтой. Сможешь связаться со мной, когда только пожелаешь. Если настаиваешь, могу отвезти тебя в ту развалюху, где ты обитаешь. На мой взгляд, это неразумно. Если тебе неприятно меня видеть, можно поступить просто. Я уеду и сниму себе номер в другой гостинице. А ты еще пару дней поживешь в нормальных условиях. Я знаю, насколько неприятно просыпаться рано утром и бежать топить печь, потому что иней уже висит на потолке. Я вырос в очень бедной семье. Хорошо знаю цену жизни. Да, мне, как и любому человеку, хочется тепла, любви, нежности. Я ведь не оловянный солдатик. Я благодарен тебя за то, что ты есть. Что еще не забыла. Мне тоже будет непросто вернуться к работе после встречи с тобой. Только ничего не поделаешь. Каждый делает то, что умеет.

В голосе Лукса сквозила такая грусть и обреченность, что Жанна невольно подошла к нему, присела рядом и обняла за плечи. Они долго сидели рядом, обнявшись, думая каждый о своем. Физически ощущали, как отдаляются друг от друга. Пропасть между ними становилась все глубже. Ничего невозможно было исправить. Горечь потери, безвозвратной и болезненной, отравляла души.

Через два дня Лукc исчез. Действительно помог ей установить компьютер, научил работать в Сети и ушел, даже не поцеловав на прощание. Пока он возился с техникой в стареньком домике на окраине, пока объяснял Жанне, немного оттаял, но в момент прощания был далеко. Глаза его, удивительные, желтоватые, стали холодными, безжизненными. Даже голос казался чужим, отстраненным. Заперев за ним дверь, Жанна вернулась в тесную комнатку. Опустилась на продавленный диванчик. Зябко обхватила себя за плечи. Неясное чувство сожаления и облегчения овладело ею. Даже тогда, на теплоходе, она не чувствовала, что потеряла Лукса навсегда. Он, видимо, в самом деле дикий зверь. Такого невозможно приручить. Этот человек может оставаться рядом с людьми только до той поры, пока его дикая неукротимая звериная кровь не позовет снова на волю. Туда, где он сможет оставаться самим собой. Он появился из небытия. Потерся мохнатой головой о плечо. Поурчал немного, отогрелся, позволил почесать себя за ухом и снова, повинуясь инстинкту, кинулся туда, где его место. Ощутила ли Жанна холод одиночества? Только отчасти. Слишком опасен этот человек. В нем больше зверя, чем в других. Исконного, первородного. Такие, как он, когда-то создавали государства, гибли в яростных схватках. Для них всегда были тесны рамки законов, морали, человеческих отношений. Неукротимая жажда гнала их по миру. Они не умели щадить ни себя, ни других. Как он сказал однажды? С войны вернуться нельзя – она остается в тебе навсегда!