– Прости меня, Сэм.

Мне действительно жаль, но я боюсь, что он мне не поверит.

– Знаю, я был отвратительным другом, но я просто… не мог. Не мог находиться рядом с тобой. Иногда я думаю, что до сих пор не могу.

Я чувствую на себе оценивающий взгляд Сэма.

– Выглядишь паршиво, – говорит он наконец, указывая на мою мятую рубашку, отросшие волосы и кудрявую бородку.

Пожимаю плечами: по правде говоря, мне плевать на свой внешний вид. Кимберли нет рядом, она не увидит меня таким. Она постоянно твердила, что я выгляжу как животное, если я надевал толстовки, напоминала, что помимо спортивного костюма существует и другая одежда. Какое теперь имеет значение, стану ли я бриться, стричься и надевать чистую одежду? Какое это имело значение в прошлом, если в итоге я всё равно оказался в нынешнем положении?

– Итак. – Сэм вздыхает, и, кажется, с этим вздохом исчезают остатки его злости. – Я рад, что не потерял еще и тебя, хоть сейчас ты и выглядишь как бездомный бродяга.

Он откручивает крышку фляжки, наливает себе в стакан еще виски, широко улыбается и кивает на фляжку.

– Как тебе удалось протащить эту штуку через «таможню»?

– Нашел ее в сумке с вещами, привезенными из больницы, – отвечаю я, кивая на дверь кладовки, в которую мама сложила мои окровавленные и порванные вещи. – Должно быть, мама ее не заметила.

Я знаю, что можно улизнуть от серьезного разговора, свести всю беседу к болтовне о виски и прочей чепухе, но в ушах всё еще звучат слова Сэма, и что-то в них меня тревожит.

– Ты рад, что не потерял еще и меня, – повторяю я, качая головой. Смотрю на серые диванные подушки. – Порой я жалею, что не погиб вместо Кимберли. Иногда мне кажется, что она вот-вот войдет в эту дверь. Жду, что всё снова станет, как раньше.

Взгляд Сэма становится серьезным: примерно с таким выражением лица он выслушивал указания тренера перед серьезными матчами.

– Я тоже, – твердо говорит он. – Именно поэтому мы не можем ее забыть. Нам нужно держаться вместе, потому что только так нам удастся сохранить память о ней. Кимберли хотела бы этого.

Чего хотела Кимберли? Раньше я думал, что знаю все ее желания и мечты, но я ошибался. А вот Сэм действительно знал.

Я думаю обо всех разговорах, которые эти двое вели за моей спиной, о том, что Сэм знал об истинных чувствах Кимберли, о ее подлинных стремлениях.

– Давно ты узнал? – спрашиваю я. – Про Беркли?

Сэм отвечает не сразу, качает головой.

– Прости. Мне следовало тебе рассказать.

– Ага, – просто говорю я, но думаю о словах Ким, сказанных за несколько минут до аварии. О том, что она поступает в Беркли. «И ты бы меня отпустил?»

Неужели Сэм думал так же?

Друг наблюдает за мной, потом, поняв, что я не буду скандалить, продолжает:

– Знаю, тот вечер был просто ужасным, но Ким тебя любила, и ты должен об этом помнить.

Я взвешиваю эти слова, и они кружат мне голову сильнее алкоголя. Прошедшее время в слове «любила» ранит так же сильно, как в тот вечер, и сейчас я не готов с этим смириться.

Сэм сидит у меня недолго. Мы переходим на более безопасные темы, говорим о его планах на этот семестр, о приближающемся футбольном сезоне в Калифорнийском университете, несмотря на то, что я не буду участвовать в матчах.

Потом Сэм уходит, и я обещаю, что больше не буду таким засранцем и буду отвечать на его сообщения.

Но через несколько минут после того, как за Сэмом закрывается дверь, я снова ее открываю и выхожу наружу, вдыхаю прохладный августовский воздух. Я не сразу осознаю, что иду к пруду, зажав в руке наполовину пустую фляжку с виски, хромая, шагаю по парковой дорожке. Сажусь у воды, в тени одной из огромных ив, и смотрю, как солнечные лучи искрятся на поверхности воды.

Легкий ветерок взъерошивает мои волосы, и в нем слышится какой-то голос. Шепот. Слова слишком тихие, я не могу их разобрать.

Оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти источник звука, но на этот раз меня совершенно не удивляет, что поблизости никого нет – только зеленая трава вокруг пруда да растущие вдоль берега деревья – а еще ощущение, от которого я никак не могу избавиться. У меня не выходят из головы слова Сэма, они звучат снова и снова, как будто я бегаю по кругу, получив наказание за пакет контрабандных орешков.

Я не боюсь забыть Кимберли. Я никогда ее не забуду, но как, скажите на милость, понять, чего она от меня хотела? Разве можно существовать без нее?

Загадочный голос смолкает вместе с ветром, я провожу пятерней по волосам, гадая, как мне жить самостоятельно, если я не чувствую твердой почвы под ногами.

Я смотрю на свое отражение в зеркале в ванной, заправляю новую белую рубашку в брюки и в последний раз оглядываю себя.

Волосы по-прежнему длинные и растрепанные, но с отросшей за три месяца бородкой покончено, а новый лосьон после бритья, который я купил перед выпускным, наконец-то был пущен в дело. Шрам на лбу немного побледнел, стал не таким заметным – просто розовая полоса.

Не сказал бы, что хорошо выгляжу, но, во всяком случае, я старался улучшить свой внешний вид.

Вдобавок не хочу идти к Кимберли как человек, «никогда не слышавший о существовании душа».

Улыбаюсь, вспомнив торжественный банкет в честь спортсменов, устроенный в конце первого года в старшей школе. Я заявился на него прямо с футбольной тренировки, на которой мы с Сэмом изрядно пропотели. Прежде чем я успел зайти в зал, Ким хорошенько меня пропесочила, потом достала из сумочки расческу и причесала мои волосы так, как умела делать только она одна.

Вот так всегда: одно воспоминание мгновенно заставляет меня остановиться и замереть.

И всё же на прошлой неделе Сэм был прав. Нужно пойти и увидеться с Кимберли, нельзя позволить ей думать, будто я ее забыл.

Вздохнув, выхожу из ванной обратно в комнату, моя решимость перерастает в неуверенность, рука замирает над букетом ирисов: фиолетовые лепестки кажутся слишком яркими для такого тяжелого дня.

Готов ли я к этому?

Размышляю о том дне несколько недель назад, когда мама сняла с петель дверь моей комнаты. Думаю, с тех пор я стал в каком-то смысле сильнее: начал ходить на лечебную физкультуру, отвечаю на сообщения Сэма, вместо того чтобы их игнорировать. Не схожу с ума всякий раз, когда вижу Ким, сидящую на стуле или стоящую в противоположном конце комнаты и во всех остальных местах, в которых ее не должно быть.

Но сегодня я на самом деле собираюсь ее увидеть. Пойду на кладбище, встану перед надгробием, на котором начертано ее имя, и изо всех сил попытаюсь понять, что она хотела бы, чтобы я сделал.

И вот момент настал, а я готов обделаться от страха. Желудок проваливается куда-то вниз – примерно так я чувствовал себя, когда Ким решила явиться мне на стадионе во время матча по американскому футболу пару недель назад. Что случится, когда я на самом деле ее увижу?