ярко проявила себя в практической сфере (например, сделала возможным создание самолетов), то люди начали доверять ей и в духовном плане.

Таким образом, представители секулярного модернизма пришли к убеждению, что истину можно найти путем применения научного метода в решении любых вопросов, в том числе и религиозного характера. По их мнению, истину нужно было искать не в церкви и не в Библии, но в научном процессе, добывая ее путем тщательных наблюдений и экспериментов. Суть научного процесса — в опоре на пять чувств. Истину можно постичь только разумом через зрение, слух, обоняние, осязание или вкус. Конечно, и здесь возможны ошибки, однако строгий научный процесс гарантирует должное наблюдение за реальным миром и его надлежащее постижение. Поэтому наука стала не только окном в естественный мир; приверженцы модернизма прониклись убеждением, что она служит источником истины и в духовном мире тоже.

Однако из–за своей веры в науку модернизм потерял интерес к сверхъестественному, которое нельзя подвергнуть научной проверке. Таким образом, «секулярное мышление» стало естественным следствием научного модернизма, его установки доверять пяти чувствам более, нежели духовным источникам истины. Вместо того чтобы подчиняться авторитету церквей или священных текстов вроде Библии, модернизм уверился, что люди, применяя научный метод, могут отыскать все истины, необходимые им для жизни. Главным источником истины стала наука, а не Библия или церковный авторитет.

Кроме того, модернизм был уверен в собственной способности к непрерывному прогрессу. Наука добывает знания, а технология дает человеку силу властвовать над средой обитания. Благодаря образованию и кропотливой работе род человеческий будет становиться все более и более осведомленным, все более и более могущественным и все более и более процветающим. Люди будут жить дольше, ездить быстрее, трудиться производительнее. Пищи будет в изобилии. Жизнь каждого человека станет лучше. Человечество создаст рай без Божьей помощи, и руководящая и направляющая роль религии сойдет на нет. Таким образом, модернизм и секуляризм шли рука об руку. Эта секулярно–модернистская философия доминировала в западном мире большую часть двадцатого века.

Однако научный модернизм не сумел доказать, что вера — это неадекватное средство постижения истины; он просто исключил ее из перечня этих средств. Вера, по определению, допускает существование реальности в этой Вселенной, которая недоступна для человеческих органов чувств. Ограничив область исследования пятью чувствами, секулярный модернизм автоматически устранил веру как источник надежных свидетельств в пользу истины. Стоит ли удивляться, что секулярный модернизм стал серьезным вызовом для христианской веры. Исключая духовную сферу из своей доказательной базы, вы неизбежно получаете истину в усеченном виде.

Но, несмотря на все эти методологические изъяны, которые представляются нам столь очевидными сегодня, секулярный модернизм был вполне уверен в своей способности познавать реальность. Наука шаг за шагом рассеивала мрак невежества. А система образования успешно распространяла это новое «евангелие» научного познания. В конечном итоге должен был появиться рай, в котором будут царить изобилие и безопасность. Секулярный модернизм конца девятнадцатого века был убежден, что так и будет. Наука и технология с таким успехом улучшали человеческую жизнь, что они стали критерием в исследовании всех аспектов истины. Ощутимые результаты научной деятельности придали жителям западного мира уверенности в том, что они сами могут распоряжаться своей судьбой, без оглядки на Бога.

Однако вскоре на пути у этих безоблачных перспектив встала суровая реальность. Бойня, сопровождавшая Первую мировую войну (1914–1918), жестокое правление Сталина в России, ужасы холокоста, ядерная угроза и рост терроризма поколебали уверенность людей в прогрессе человечества. События, подобные террористической атаке 11 сентября, бросают тень сомнения на способность людей обуздать зло, какими бы достижениями науки и технологии они ни оперировали.

Еще до всех этих событий, показавших неполноценность научного модернизма, уверенности, которой был преисполнен модернизм девятнадцатого века, бросил вызов философ Фридрих Ницше (1845–1900), «пророк» и «дедушка» постмодернизма. Он считал, что «системам» современного мышления не хватает чистоты и целостности, поскольку они всегда основываются на «самоочевидных» исходных положениях. Он предрекал, что Европа движется к жестоким войнам, поскольку секулярный модернизм успешно избавлял ее от приверженности христианским ценностям. На смену прогрессу и безопасности придут жестокость и неопределенность. При том что постхристианская философия жизни Ницше вызывает отвращение у христианских мыслителей, сила его «пророчеств» по–прежнему привлекает внимание к его критике модернизма.

Спустя какое–то время наука сама стала делать открытия, ставящие под вопрос ее собственную уверенность в предсказуемости Вселенной и в определенности ее казавшихся однозначными выводов. Теория относительности и принцип неопределенности, присущий квантовой механике, нарисовали совсем другую Вселенную, сильно отличающуюся от той, что постулировала классическая механика Ньютона, на которой основывался научный модернизм. Становилось все очевиднее, что секулярный модернизм зиждется на наивном понимании Вселенной.

В частности, квантовая физика вдребезги разбила модернистскую исходную посылку, согласно которой человечество может в полной мере постигнуть Вселенную. В субатомном мире много такого, что не только трудно описать, но даже вообразить. Как–то раз мне довелось играть в гольф с одним квантовым физиком. Я попросил его в двух словах изложить мне суть его науки. Он ответил мне примерно так: «В квантовой физике два объекта могут занимать одно и то же пространство в одной и то же время. Либо один объект может находиться одновременно в двух разных местах. Причем субатомная частица, которую я регистрирую в Небраске, может повлиять на природу и деятельность других частиц в сотнях и тысячах километров от нее». Надеюсь, я правильно изложил смысл сказанного. Таким образом, субатомный мир ведет себя так, словно Ньютона не было и в помине! Этот «внутренний космос» несет нам больше загадок, чем разгадок, и вместо того чтобы упорядочивать наши представления о Вселенной, все сильнее их запутывает.

А когда мы обращаемся к проблемам внешнего космоса, то здесь нам приходится иметь дело с теорией относительности Эйнштейна. Эйнштейн опроверг научную посылку, согласно которой существуют абсолютные стандарты измерения расстояния и времени. Хотя многие ньютоновские законы по–прежнему имеют смысл, мы сегодня начинаем понимать, что Вселенная, похоже, представляет собой сочетание закона и случайности — порядка и хаоса. Внешний космос противится научным исходным посылкам в той же мере, что и внутренний. Вместо объективного мира, который можно наблюдать и измерять, мы, по всей видимости, имеем дело с миром, который изменяется в процессе наблюдения!

Эти перемены в понимании физического мира в конце концов привели к возникновению концепции смены парадигм, выдвинутой Томасом Куном. В своей книге The Structure of Scientific Revolutions («Структура научных революций») он показал, как ученые периодически пересматривают свое мировоззрение с учетом новых идей и открытий. На смену представлениям об устойчивом, объективном прогрессе пришло осознание, что даже ученые видят