и с шумом рассекает воздух («Я шумно мчался в облаках» [206], «Он был могущ, как вихорь шумный» [215]). Кроме того, известен библейский рассказ о том, как ангелы жили с земными женщинами и имели от них детей (Быт. 6: 1–4).

Демонстративно маскулинный Демон противопоставлен в поэме мягкому и нежному ангелу, о котором тоже говорится в мужском роде. Гомосексуальные мотивы встречаются в поэзии Лермонтова юнкерских времен147, однако в дальнейшем эта тема, как кажется, мало интересовала поэта. Для более позднего творчества Лермонтова намного актуальнее трансгрессивный характер, казалось бы, намечающейся любовной связи Демона и ангела. Впрочем, основанная на ошибочном предположении Демона об ангельских намерениях, эта версия вскоре деактуализируется. «Атомную бомбу» читателям-традиционалистам, возможно, и показывают, но она благополучно не взрывается.

Гораздо важнее здесь то, что нечеловеческая любовь Демона и к ангелу, и даже к Тамаре принципиально выше любой человеческой любви, которая оценивается главным героем как явление временное и ничтожное, причем этому утверждению в поэме ничто не противостоит:

Иль ты не знаешь, что такое

Людей минутная любовь?

Волненье крови молодое, —

Но дни бегут и стынет кровь! [209].

Так и Тамара, бурно рыдавшая над убитым женихом, быстро о нем забывает. И напротив, любовь Демона имеет такую глубину, которая заведомо недостижима для человека:

Люблю тебя нездешней страстью,

Как полюбить не можешь ты:

Всем упоением, всей властью

Бессмертной мысли и мечты [203–204].

В картине мира лермонтовской поэмы выстраивается «нечеловеческая» иерархия. В нижней ее части оказываются люди с их иногда блестящими, но сугубо временными достижениями: человеческий мир здесь активно принижен не только Демоном, но и самим Лермонтовым. Обреченность смерти трактуется в этом произведении как скрытое убожество. И даже земное природное начало здесь выше и долговечнее человеческого. Сколь бы ни был богат и властен Гудал, от его великолепного замка по прошествии времени остаются лишь развалины с пауками, ящерицами и змеями, а храм в горах, выстроенный одним из предков могущественного отца Тамары, раскаявшимся разбойником148, оказывается безлюдным и заброшенным. Все это становится «добычей» нечеловеческого мира природы, который «жадно сторожит» [218] свои приобретения. «Что люди? что их жизнь и труд? / Они прошли, они пройдут…» [206] – провозглашал Демон. Вот они и прошли… По мнению И. Б. Роднянской, «с точки зрения Демона, „земное“ в Тамаре – самое ценное: знак жизненной полноты и естественной простоты…»149, однако княжна Тамара привлекает Демона не как прекрасная земная дева, а как существо, похожее на ангела. Ценность нечеловеческого в поэме несоизмеримо выше. Устойчиво самодостаточной ценности человеческого бытия в этом произведении попросту нет.

В то же время природное неземное начало (облака, светила) иерархически выше той части природы, которая остается на земле. Земля названа ничтожной уже в самом начале поэмы [184]. И не случайно Демон сожалеет о тех временах, «Когда бегущая комета / Улыбкой ласковой привета / Любила поменяться с ним» [183]. Однако облака, услышав «о чудном храме в той стране», где похоронена угодная Богу Тамара, «спешат толпой на поклоненье» [218], в чем проявляется зависимость мира природы от Бога. Природа, по Лермонтову, может быть красива, даже гармонична, но она несвободна.

Разумеется, мир парящих над землей духов иерархически выше мира природы. При этом, по Лермонтову, подлинно свободные духи (восставшие против Божьей власти бесы) существенно выше ангелов. И дело не только в бунтарском, трагическом величии Демона VI–VIII редакций. Покорный Богу ангел, в которого влюбляется лермонтовский герой, попросту глуп. «Твоих поклонников здесь нет, / Зло не дышало здесь поныне» [201], – заявляет он, хотя это явная и легко опровержимая неправда: поклонницей Демона уже давно стала Тамара, и зло (Демон) дышит в этом пространстве, «где хочет». Вдобавок ко всему лермонтовский херувим оказывается еще и индивидуалистом: «К моей любви, к моей святыне / Не пролагай преступный след» [201], – провозглашает он. Ангел, которому теоретически полагается быть Божьим вестником и исполнителем его воли150, под пером Лермонтова становится рьяным защитником своей любви и своей личной святыни, что облегчает для автора почти не скрываемую апологию Демона, индивидуалиста несравненно более умного и талантливого.

Позже «один из ангелов святых» [214] возвестит Демону Божье решенье:

Ценой жестокой искупила

Она сомнения свои…

Она страдала и любила —

И рай открылся для любви! [216]

Получается, что Тамара награждена раем за любовь к дьяволу и за страдания, связанные с этой любовью? Как справедливо заметил еще Д. С. Мережковский, «если рай открылся для нее, то почему же и не для Демона? Он ведь также любил, также страдал»151. Демон, конечно, влюбляется в глуповатого херувима, однако автор над ним (или над ними152) попросту смеется…153

Согласно утверждению Д. Е. Максимова, «финальная катастрофа, постигшая Демона, – его вечная разлука с Тамарой – должна продемонстрировать непреодолимую трагедию его одиночества: его вечную разлуку с миром»154. Однако не очень понятно, каким образом Демон мог бы разлучиться с миром, среди которого он продолжает находиться, который ненавидит и которому активно вредит. Его любовь к Тамаре не была связана с приятием Бога или Божьего мира. Тоскующего «о прежнем счастье» Демона привлекало лишь ее ангелоподобие.

Впрочем, иерархия, на вершине которой находится сверхмасштабный бунтарский образ Демона, появляется в поэме далеко не сразу. В I–V редакциях герой выглядит слабым, уязвимым, антропоморфно инфантильным, поэтому, вопреки всякой логике, автор и делает его «молодым». В I, II и III редакциях о герое говорится, что он не знает «ни добра, ни зла» [223, 226, 243] и что, «боясь лучей, бежал он тьму» [224, 227, 243], в I, II, III и V редакциях «Он жил, не веря ничему / И ничего не признавая» [224, 227, 243, 263]. Во II редакции Демон

для любви готов

Оставить полк своих духов

И без могущества, без силы

Скитаться посреди миров,

Как труп вампира, из могилы

Исторгшись, бродит меж людей [229].

Во II и III редакциях герой «удалился / От силы адской с этих пор» [231, 246], а в V редакции,

Смеясь над злом и над добром,

Стыдясь надежд, стыдясь боязни,

Он с гордым встретил бы челом

Прощенья глас, как слово казни <…> [262].

Иначе говоря, Демон I–V редакций, если