Мужчина совсем стушевался, яростно чесанул пузо и кивнул угрюмо.

Сергей мельком глянул на Зиночку — она вовсю общалась с женой хозяина и ее сыном, задавала вопросы, быстро записывала ответы — и решительно направился к Дине.

При его приближении она вся подобралась и еще ниже опустила голову, спрятав лицо за густыми, черными волосами.

Он подошел, постоял в нерешительности, потом присел на край кушетки на расстоянии от нее. Помолчал. Он собирался ее расспросить, понять, что происходит… Но вдруг подумал, что отвечать Дина не станет. Во всяком случае, сейчас. Ничего, подумал он, время терпит. Обязательно поговорю с ней, все выясню и приму решение.

— Не волнуйся, Дина, — сказал он мягко. — Все поправимо. Я больше не дам тебя в обиду.

Она медленно подняла голову, намереваясь что-то сказать…

Но тут в боксе произошло движение.

— Папа.

Сергей резко повернулся и вскочил.

У двери стоял Денис — в свитерке поверх пижамы и в незашнурованных ботинках. Его лицо было искажено.

— Денис?! Ты что здесь?! Ты как? — он хотел пойти к сыну, но что-то ему мешало, будто возникла невидимая стена.

Ладошки мальчика были сцеплены в замок впереди, а сам он дрожал крупной дрожью и никак не мог успокоиться. Разговоры замерли; все присутствующие смотрели на ребенка.

— Как ты меня нашел?

— Папа. Мама умирает.

Полина умерла на руках Сергея в медблоке шесть часов спустя. В сознание так и не пришла, но в бреду все повторяла: «Обещаешь?.. Обещаешь?..»

Перенеся ее в медблок, неверяще, с мертвенным отупением смотрел на нее все последние шесть часов, пока вокруг суетились Хирург и Яков, пытаясь что-то сделать. Слез не было. Был ужас.

Слезы пришли потом — когда стало ясно, что помочь нельзя. И он держал Полину на руках, тихую, почти невесомую, что-то тихонько пел ей сквозь сдерживаемые рыдания — то ли прощальную, то ли колыбельную, прижимал к себе, словно стараясь отдать ей свое тепло и тем самым попытаться спасти.

Двадцать лет — как один день. Как мало они были вместе!

И так нечеловечески обидно, что не смог спасти, не успел!.. Угасала на его глазах, не жаловалась, а он успокаивал себя, что есть еще время!.. Потом с этой переписью идиотской затеялся… И не успел.

Тоска и горечь сжигали его изнутри.

Никакими слезами было не затушить этого пожара.

Сергей не пошел хоронить Полину.

Просто не смог себя заставить.

В какой-то момент подумал, что не вернется из церкви, просто останется там с ней.

Следующие семь дней превратились для Сергея в вязкое ничто; он не жил, даже не существовал, плохо понимал, что происходит вокруг, с трудом узнавал людей. Будь у него возможность — он бы запил; а так, получив в руки принесенную зашедшим выразить соболезнование Петром Савельевичем бутылку старого коньяка из личных запасов, немедленно, не говоря ни слова, откупорил, приник к горлышку, вылакал в несколько больших глотков, в первый момент не почувствовав ничего, кроме головокружения, жара и легкой рези в желудке, а несколько минут спустя вырубился.

Зашедший к нему по возвращении с похорон отец Серафим бубнил что-то о душе, о памяти, о вечном упокоении. Слова говорил правильные, но Сергея они не достигали. Коломин сидел на постели неподвижно, обросший, поседевший за ту ночь, когда она умирала, и глядел в одну точку. С момента смерти Полины никто, в том числе — сын, не услышал от него ни слова. Когда его утомил поток непонятных слов, произносимых добрым и правильным отцом Серафимом, он поднял голову… и под тяжелым мертвым взглядом молодой священник смешался, умолк, торопливо попрощался и ушел.

Cергею было не просто плохо. Он погибал. Он торопился за женой.

Денис тоже переживал, но по-своему. И мальчик удивительным образом сумел с самого начала взять себя в руки. Он сам себе стирал и, как умел, готовил завтраки; без малейшей помощи со стороны отца, прилежно и внимательно делал уроки. Денис всеми силами старался отвлечь себя от страшного ощущения потери самого близкого человека.

С отцом он ничего не мог поделать, хотя и прикладывал много усилий. Все было напрасно: Сергей оставался непробиваем.

В медленном угасании шли дни. Сергей пропустил три каравана, в торгах с которыми обязан был участвовать; о прочих работах не приходится говорить. Он сорвал перепись: без него процесс остановился. Все вместе это было уже очень серьезно. Валентин Валентинович, явившийся вечером шестого дня, говорил с возмущением и напором, взывая к разуму коллеги. Мы понимаем, у вас горе, Сергей Дмитриевич, Совет как бы соболезнует, но нельзя же так опускаться! От вас зависит множество людей! Совет рассчитывает… рассчитывал на вас, дав серьезное, большое, ответственное задание, выполнение которого может повлиять на жизнь всей колонии! Вы же сами и обратились с инициативой, мы поверили, включили в планы… А вы бездарно провалили задание! Вы никогда прежде не давали повода думать о вас, как о слабом человеке. В вас всегда чувствовался стержень! Куда все подевалось? Вы разочаровали нас, Сергей Дмитриевич, нет слов, чтобы выразить, как вы нас разочаровали.

Валентин Валентинович говорил еще некоторое время. За его спиной удерживал скорбную мину хитрец Аркадий Борисович. Денис сопел в углу и делал вид, что читает. Ответом гостям было молчание. Трудно сказать, слышал ли и понимал ли их Сергей вообще. Ругаясь сквозь зубы, Валентин Валентинович ушел. Аркадий Борисович кивнул печально, но в коридоре тут же послышался его смех.

На девятый день произошло сразу три события, которые силком вернули Сергея в жизнь. Утром он еще неуклюже ворочался в постели, не желая подниматься, когда явился первый гость.

Сначала послышался его голос.

— Н-да… А меня уверяли, тут в живых никого не осталось… Но я решил самолично удостовериться.

В бокс ввалился бритоголовый здоровяк.

В чьем-то старом вытертом свитере, налезшем с трудом и едва прикрывавшем пупок, джинсах (похоже, женских), нормально сидевших на бедрах, но с трудом достававших до щиколоток и больших поломанных пластиковых шлепанцах на босу ногу — Макс производил удивительное впечатление. Он вошел и словно бы раздвинул плечами стены каморки.

Сергей приподнялся и сел на постели. Поскольку был выходной, Денис находился дома; он перестал играть в своих деревянных солдатиков, подаренных одним местным умельцем, и уставился на гостя.

— Ну что ж, — сказал Макс, оглядываясь. — Серьезные люди в серьезном мире… Здорово, шкет, — прогудел он Денису. — Выходи, знакомиться будем.

Тот, порозовевший от внимания странного гостя, вышел из своего угла и уселся на краешек постели.

— Как звать?

— Денис…

— Нет, так не годится… Что за девчачье имя — Денис?! Дэн — вот как надо! Я — Макс, ты — Дэн! И все, пошла на полную! Дай пять, Дэн!