Незнакомец никак не отреагировал на его знаменитое имя. Видимо, не связал с именем военного министра. Немного помолчав, он назвался:

— Александр Коринцев.

И дальше ничего. Но Суходолин хотел всё знать о своём спасителе.

— Ведь вы не помор?

— Нет.

— И не крестьянин? Я не ошибаюсь: вы — человек образованный? Возможно, дворянин?

Коринцев, вновь присевший у печи, какое-то время смотрел на Суходолина — долго и пристально. Потом чуть заметно кивнул:

— Вы не ошибаетесь.

— Тогда почему же на рыбацком баркасе, один в море? Ведь не рыбу же вы вышли ловить, не на прогулку!

Впервые Коринцев широко улыбнулся.

— Не-ет! — протянул как будто даже весело. — Хотя, конечно, можно назвать и прогулкой. Такой развлекательной прогулочкой из Кеми в Норвегию.

— В Норвегию? — удивился Суходолин. — Зачем?

— Видите ли, господин офицер, я — каторжник. А на сегодняшнее состояние — беглый каторжник…

К побегу Александр Коринцев стал готовиться с первых же месяцев каторги. Потому что не допускал даже мысли о том, что всю оставшуюся жизнь проведёт в этих бараках, под конвоем, занимаясь рубкой леса — изо дня в день! — и глядя только лишь на мрачные лица таких же заключённых, как он. И даже сказанные через три года слова начальника: «Ты, Коринцев, самый толковый из всех, не лентяй и поведения безупречного. Старайся, искупай вину, и глядишь, лет через пятнадцать, а то и раньше заменят тебе бессрочку поселением. Я тоже буду ходатайствовать», — не вдохновляли его.

А стараться он вправду старался. Был, как никто, исполнительным, послушным. Это входило в первый этап задуманного им плана. Всю свою образованность и отличное знание техники умел так преподнести, что начальство было довольно им, а высшие власти — начальством. Прошло какое-то время, и он стал необходим руководству — безотказный толковый советник. Доверием пользовался почти полным.

Острожная тюрьма располагалась между сопок, близ уездного городка Кемь, что на самом берегу Белого моря.

— Слыхали о таком, Викентий Павлович? Нет? — Суходолин, говоривший до сих пор серьёзно, вдруг весело покачал головой. — А, между тем, городишко хоть и незаметный, но древний, шестнадцатого или семнадцатого века. И предание есть о нём очень забавное. Я расскажу, вы посмеётесь! Однажды царь Пётр Алексеевич рассердился на какого-то знатного боярина и приказал сослать его подальше. А Меньшиков спросил: «Куда изволите, царь-батюшка?» «Да вот, хоть сюда, — ткнул царь пальцем в точку на карте, у Белого моря, и добавил. — К е… матери!» Вот и получилось это название: Кемь!

Откинув голову, полковник раскатисто захохотал. Викентий Павлович тоже засмеялся — не столько соленой казарменной шутке, сколько в ответ на заразительный смех Суходолина. И вновь подумал: «Да уж, в этом человеке всего хватает. Могу теперь поверить, что умеет он покутить!»

Итак, Коринцев оказался на каторге в Кеми. Рассказывая об этом Суходолину, он невесело усмехнулся:

— Раньше Кемским острогом называлась крепость — опора обороны Поморья, отражала набеги шведов и финнов. Теперь же острожники и каторжане — одно и то же.

Да, Коринцев интересовался историей этого края. В Кеми, у настоятеля Успенского собора, он много узнал и о самом городе, и о Соловецких островах. Впрочем, он, кадровый морской офицер, кое-что знал и раньше. Например, о нападении на острова английской эскадры в середине прошлого века, в самый разгар Крымской войны.

Суходолин, конечно же, знал об этом, и о чудесном спасении от мощнейшего обстрела. С английских кораблей по монастырю на Большом Соловецком острове было выпущено почти 2 тысячи ядер и бомб — хватило бы для разрушения нескольких городов. А вот на острове не оказалось ни одной жертвы, ни одного разрушенного здания — так, небольшие повреждения! А одно ядро, неразорвавшееся, нашли за иконой Богоматери.

— Правда ли, что не пострадали даже чайки? — спросил он Коринцева.

— Видимо, правда. У нас в Кеми поморы и сейчас песенку поют:

Два дня били и палили,

Убить чайки не могли.

Впрочем, Коринцев больше интересовался не столько историей островов, сколько их расположением, фарватерами, закономерностями смены погоды, морскими трассами. Расспрашивал исподволь, разговаривая при каждом малейшем случае с коренными жителями, рыбаками. Запоминал, а кое-что и записывал, маскируя свои записи под дневниковые: «Может, когда-нибудь известным литератором стану, напишу о нашей жизни здесь. Фёдор Достоевский тоже ведь каторжником был», — говорил он своему начальству. Ему не препятствовали.

Работали осуждённые в двух местах. Разрабатывали каменные жилы и развалы на сопках — добывали полевой шпат, и светлую слюду, и мрамор. А ещё — валили лес. Леса в этих краях знатные на весь мир — карельское дерево. Берёза, ель и сосна.

На свой баркас Коринцев наткнулся два года назад. В тот день его отпустили в посёлок, и уже не в первый раз. Он подружился с настоятелем собора. Отец Фёдор очень ценил высокообразованного каторжника. Александр помогал разбирать ему старинные, ещё начала восемнадцатого века документы, относящиеся к строительству собора. Настоятель переговорил с начальником тюрьмы, тот и сам благоволил к Коринцеву, стал отпускать его изредка — сначала с конвоем, потом и одного. В тот раз он, возвращаясь, вышел из собора вместе со слепым старым рыбаком, предложил:

— Давайте провожу вас, дедушка!

Довёл слепого до однооконного домика на окраине городка, так близко стоящего у воды, что морские волны в прилив чуть ли не касались ограды. Во дворе, у покосившегося сарая, он увидел лежащий на боку большой баркас, разбитый, гниющий. Вот к этому старику он тоже стал ходить, причём совершенно открыто. Попросил разрешения у начальства помогать слепцу в редкие свободные минуты, придумал жалостливую историю о том, что старик напоминает ему его отца… Офицер охраны, по поручению начальника тюрьмы, проверил: старик и вправду был слеп, одинок, беспомощен, никакой опасности и подвоха не предвиделось…

Два года, по минутам, по чуть-чуть, по паре вбитых гвоздей или кусочку деревянного бруска Коринцев ремонтировал баркас, ладил мачту, сшивал из кусочков ткани парус… Уже почти месяц, как баркас был готов к плаванию. А Коринцев к этому времени знал, чего можно ожидать от Белого моря в эту пору, каков фарватер вблизи Кеми. А главное, отлично представлял путь, которым пойдёт из Белого моря в Баренцево: через пролив Горло, потом по юго-западному незамерзающему течению — влияние тёплых вод Атлантики, — в Норвегию, к первому на пути порту Вердё… Недаром он был морским офицером!..

Однако, окончился сентябрь, а случая для побега всё не представлялось. Он, внешне спокойный, меланхоличный, внутренне весь был как сжатая пружина. Ещё немного — и море замёрзнет!

… В этот день Коринцева отозвали в тюремную контору со слюдяных разработок. С начальником тюрьмы у него были особые отношения. Тот, человек неглупый, много читающий, ценил в Коринцеве ум, образованность, не раз расспрашивал о Дальнем Востоке, о японской войне. Старался, как мог, дать заключённому поблажку. Но этот раз в одном из отрядов на лесозаготовках заболел бригадир — один из наиболее авторитетных заключённых. Там сразу начались брожения.