партии Менелая – с селевкидской точки зрения, лоялистской партии, – были казнены, так что не Антиох первым пролил кровь в Иерусалиме.

Отпадение Иерусалима в критический момент заставило царя решить наложить на него образцовое наказание. Город, который находился так близко от египетской границы, должен был быть лояльным без всяких вопросов. Мы вполне можем поверить тому, что страстная и своенравная натура Антиоха прониклась сильным мстительным чувством по отношению к предательскому городу. По возвращении из Египта от сделал крюк и прибыл в город с яростным видом, собираясь жестоко мстить. Не приходится сомневаться, что в целом люди, чья религия была оскорблена тем, что первосвященником стал Менелай из колена Вениаминова, и еще больше – тем, как он осуществлял свои полномочия, приветствовали Иасона. До прибытия Антиоха Иасон уже сыграл роль «наемника, не пастыря»[1544] – он снова оказался в безопасности за Иорданом, и расплачиваться пришлось простым людям. Это, конечно, показывает не то, что Антиох был злодеем, а то, что он был государственным мужем, который наказывал недовольных с безоглядной жестокостью, не думая о том, откуда взялось это недовольство. Снова кровь пролилась на улицах Иерусалима, и сирийские воины, занявшиеся резней, скорее всего, оказались ничуть не милосерднее тех, которых оттоманский султан напустил на армянских христиан.

Антиох заставил иудеев расплатиться не только кровью. Мятеж дал ему повод забрать в царскую сокровищницу драгоценности из Божьего Храма, как под тем или иным предлогом он уже забрал богатства других сирийских храмов. С невыразимым ужасом иудеи смотрели на то, как он вошел в священные врата, куда могли заходить только священники. И Господь удержал Свою руку!

Антиох еще не объявил войну иудейской религии. Он всего лишь наказал Иерусалим, как мог бы наказать любой другой мятежный город. Дальнейшее развитие этой политики проявилось только некоторое время спустя[1545]. Поскольку после 168 г. до н. э. Антиох уже не мог защищать провинцию Келесирия, удерживая какую бы то ни было территорию в Египте, внутренняя консолидация провинции стала делом первостепенной важности. Иерусалим оказался слабым звеном. Селевкидский двор рассматривал ситуацию в городе таким образом: есть лояльная партия, которая с готовностью принимает щедрую культуру, скрепляющую империю, а с другой стороны, есть народ, которому свойственна извращенная, опасная изоляция, который сопротивляется всем усилиям встроить его в общую систему и только ждет появления чужеземного завоевателя, чтобы взбунтоваться. И почему же эти люди упорствуют в желании быть отдельно от других? Их подталкивает к этому некрасивое, варварское суеверие. Ну и ладно: религию Иеговы нужно отменить. Эллинизацию Иерусалима нужно завершить. Если часть населения упорно этому противится – этих людей надо истребить и заполнить их место греческими колонистами.

Аполлоний, командир мисийских наемников, получил приказ осуществить первый этап мощной военной оккупации Иерусалима. Его поручение было тайным: он отправился в путь со значительными силами, якобы из-за дани из Южной Сирии, и силой захватил Иерусалим. Новая резня, возможно направлявшаяся Менелаем и его соратниками, очистила Иерусалим от «вредного» элемента. Новая, очень мощная крепость была построена на горе Сион, и отряд царских войск – македонцев – укрепился в ней, чтобы господствовать над городом.

Но теперь процесс перешел во вторую фазу: истребление иудейской религии. В самом Иерусалиме это было достаточно просто. Иегову отождествили с Зевсом Олимпийцем, а Зевса Олимпийца, видимо, с Антиохом. Ритуал изменили таким образом, чтобы разрыв с иудаизмом был полным. Греческий алтарь – «мерзость запустения»[1546] – появился на месте древнего иудейского алтаря во дворе храма, и на нем приносили в жертву свиней. Первосвященник принимал участие в новых жертвенных празднествах – «и мерзкое варево в сосудах у него»[1547]. Вкушение этих яств стало проверкой на лояльность к царю. День рождения царя праздновался ежедневно с греческими обрядами. Был введен праздник Диониса: население Иерусалима ходило в процессии, увенчанное плющом. Чтобы все соответствовало чистейшему эллинскому типу, формирование новых учреждений было поручено одному из царских друзей из Афин.

В то самое время, когда в Иерусалиме осуществлялась эта трансформация, другой храм Иегове строился в Шехеме, религиозном центре самаритян: он был устроен как храм Зевса Ксения[1548].

Очистить Иерусалим от всех следов иудаизма было сравнительно легко: другое дело было овладеть сельской округой. В деревнях и маленьких городках Иудеи царские чиновники встретились с примерами ожесточенного сопротивления. Их инструктировали заставлять людей порывать со старой религией, принимая участие в церемониях эллинской религии, прежде всего в поедании мяса принесенных в жертву свиней, и наказывать матерей, которые делали своим детям обрезание, – вплоть до смертной казни. Книги, которые иудеи так ценили, уничтожались, если их находили, или их уродовали издевательскими рисунками, или оскверняли нечистым варевом.

Не приходится сомневаться, что основную часть иудейского народа, которая, возможно, колебалась, когда шла речь о возможности сочетания иудаизма с эллинизмом, все эти меры подтолкнули к решительному недовольству. Однако на них оказывали давление с огромной силой. Антиох, конечно, выставлял разумность эллинизма в дружеской форме перед теми, кто хотел его слушать, но наказывал без жалости тех, кто слушать не желал. И из-за угроз в то время некоторые иудеи поддались; те, кто держался, в основном бежали из своих жилищ и собирались странствующими общинами в пустынных местах. Но оказалось также, что в этот момент испытаний проявились более строгие и возвышенные качества, о которых позднейший эллинизм, и прежде всего эллинизм сирийский, и понятия не имел, – бескомпромиссная верность идеалу, стойкость, которая могла подняться до полного самоотречения, страстная приверженность к чистоте. Это были качества, отсутствие которых не могли восполнить все богатства эллинской культуры. Это была эпоха в истории. В тех муках родились новые типы людей и новые формы литературы, которые закрепились и были унаследованы христианством. Фигура мученика, такая, какой ее знает церковь, датируется преследованиями Антиоха: все последующие мартирологии происходят из иудейских книг, рассказывавших о страданиях в те дни людей, которые «усилятся и будут действовать»[1549].

Сначала сопротивление было пассивным. Люди в деревнях, если они не бежали и не присоединялись к странствующим отрядам или соглашались отказаться от своей веры – что, возможно, происходило чаще всего, – становились мучениками. Бродячие группы иудеев не имели общего вождя или четких принципов действия. Когда один отряд был застигнут в субботу войском из иерусалимского акрополя, иудеи позволили истребить себя без сопротивления, дабы не осквернять священный день, сказав: «Мы все умрем в невинности нашей»[1550].

Все изменилось, когда на первый план вышла семья Хасмонеев. Пассивное сопротивление превратилось в мятеж. Но начало восстания Маккавеев окутано некоторой неуверенностью. Само происхождение имени Хасмонеев является спорным