и Антиохии увлекало обычных людей – эти города услаждали взор, и в них цвела жизнь. Искушение, конечно, пленяло богачей, жителей Иерусалима скорее, чем сельских бедняков. И если мы можем сказать что-то относительно истории иудеев в те дни, когда Антиох IV стал править в Сирии, это то, что часть иерусалимской аристократии была уже готова подружиться с правителями этого мира. Прежде всего одна семья была отмечена богатством и мирскими пристрастиями – дом Товии[1537].

Следует понять один основной факт, когда мы оцениваем политику Антиоха Эпифана: инициатива эллинизации Иерусалима не исходила от царя – она принадлежала самим иудеям. Вскоре после восшествия Антиоха на престол депутация от наиболее видных людей еврейской общины явилась ко двору, прося позволения превратить Иерусалим в одну из Антиохий и воздвигнуть то, что являлось существенным признаком эллинистического города, – гимнасий[1538]. Конечно, среди иудеев была партия, которая энергично противилась этим инновациям. Конфликт принципов, как это обычно бывает, осложнился конфликтом личностей. Ония, который был первосвященником в правление Селевка IV, судя по всему, считался лидером партии, верной старым порядкам. Его уже не было в Иерусалиме, когда Антиох принял корону. Споры, раздиравшие священный город во время предыдущего царствования, заставили его удалиться к селевкидскому двору, чтобы лично представить свое дело царю. Антиох, взойдя на престол, заменил Онию его братом Иисусом. Говорят, что причиной этому было то, что Иисус вызвался платить большую дань. Это достаточно вероятно. Селевкидский двор мало волновали внутренние дела Иудеи, и в основном они думали о том, кто будет там править, с точки зрения наибольшего благоприятствования для царской казны. Это обычный принцип восточного двора.

Новый первосвященник принял участие в движении эллинизации. Он превратил свое еврейское имя Иисус (Иешуа) в греческого Иасона. Именно он добился разрешения царя сделать Иерусалим эллинистическим городом. Консервативную партию унесло этой бурей. Гимнасий построили; вскоре в него стали стекаться юные священники, преследуя эллинистический идеал телесной силы и красоты. На улицах Иерусалима появились люди в греческих шляпах-петасах. Все, как казалось Антиоху, очень хорошо устроилось. Он сам посетил новую Антиохию-Иерусалим, и, «великолепно принятый Иасоном и городом, он вошел при светильниках и восклицаниях»[1539].

Но были и такие, кто смотрел на это преображение со скорбью и ужасом. Были те, кто пекся о традиции отцов и считал все уступки чужеземному влиянию отступлением от Господа: они собрались в группу, которая решительно противостояла господствующему течению. Их именовали «хасидим» – благочестивые или праведные. Они отказывались идти по пути грешников и день и ночь думали о Законе. Но теперь, казалось, земля уходила у них из-под ног. Богатство, влияние, политическая власть, возможно, и большинство людей были против них. «Спаси, Господи, ибо не стало праведного, ибо нет верных между сынами человеческими»[1540].

Это был глубоко значимый момент для всей дальнейшей истории: Израиль и эллинская культура впервые померились силами. Принципы, которые там были задействованы, столь широки, что наши сегодняшние симпатии, когда мы думаем об этом первом моменте конфликта, не могут определяться чисто исторической критикой. Конфликт все еще живет в нас, в нашем современном обществе, в наших умах. Наша оценка поведения «эллинистов» и хасидов должна определяться нашей верой в то, за что стояла каждая из партий, и здесь убеждения зависят от нашего отношения к миру и к жизни в целом. Однако историк в любом случае должен задаться таким вопросом: действительно ли эта часть иудейских верований и практик, которая, имея абсолютную ценность, сохраняется в христианской Европе в сочетании с эллинизмом, подверглась опасности из-за нововведений Иасона? Действительно ли эллинизирующая часть иудеев, например, отвергла монотеизм или предалась порокам язычников? На этот вопрос, конечно, можно ответить лишь с большими сомнениями из-за наших весьма несовершенных данных. Сам Иасон, видимо, был человеком с низкими амбициями, и моральный тон новых эфебов мог, насколько мы знаем, оправдывать злые прозвища, которые давали им хасиды. Однако замечательно то, что в работе, где выражается отвращение к эллинистам, прямо утверждается, что посланники Иасона на играх в Тире не хотели принимать участие в жертвоприношениях Гераклу и добились разрешения потратить деньги, которые у них с собой были, на светские цели[1541]. И если какие-либо открыто аморальные поступки и были связаны с новыми учреждениями, то удивительно, что автор не сообщил нам ничего об этом. Основные обвинения против эллинистов – в том, что они с энтузиазмом принимали участие в спортивных упражнениях и носили греческие шляпы[1542]. Но если мы даже оправдаем эллинистов в отношении формальных прегрешений, мы не должны при этом обсуждать хасидов. Настроения этого нового общества все-таки могли быть несовместимы с тем Духом, что обитал в Израиле как часть особого наследия этого народа.

Новое соперничество вскоре разразилось в самой господствующей эллинистической партии. Менелай «из колена Вениаминова», которого поддерживал дом Товии, интриговал при дворе против Иасона и попросил Антиоха сделать его первосвященником вместо него. Он даже не принадлежал к священническому роду. Его ввел в должность царский гарнизон, теперь размещенный в Иерусалиме, и Иасон бежал за Иордан «в страну Аммонитскую».

Это вызвало более ожесточенную реакцию, нежели назначение Иасона. Менелай мог опасаться, что все это закончится возвращением Онии. По случаю путешествия в Антиохию он подкупил Андроника, которого Антиох оставил своим заместителем здесь во время своего отъезда в Киликию, чтобы тот разделался со старым первосвященником – несмотря на то что тот укрылся в убежище Аполлона в Дафне.

Любопытно, что наш рассказ не представляет самого Антиоха враждебным к какой-либо части иудеев в какой-либо момент. Он далек от бездушного монстра, которого мы ожидаем встретить в книге, написанной ради прославления мятежа Маккавеев: здесь он показан рыдающим из-за смерти безобидного Онии, и, когда позднее в Тире Менелая обвиняет перед ним иудейский совет старейшин, его лишь в последний момент склоняет на сторону Менелая один из его советников – Птолемей, сын Доримена, которого Менелай подкупил. Но оправдали не только Менелая: иудеи, которые выступали против него, были казнены. Возможно, Птолемей уже заставил Антиоха считать враждебность к Менелаю неверностью дому Селевкидов.

Собственно, ссора Антиоха с иудеями – или, как он, возможно, это рассматривал, с некоей группировкой, противостоящей первосвященнику и знатным иудейским семьям, поддерживающим первосвященника, – началась с того, что во время одной из египетских кампаний[1543] Антиоху доложили: у него в тылу Иерусалим восстал в пользу Птолемея. Иасон внезапно (получив ложное сообщение, что Антиох умер) вернулся из страны аммонитов с отрядом, который он собрал, и овладел Иерусалимом за исключением цитадели, где укрылся Менелай. Те, кого Иасон нашел из