Мы видели разнообразие этого вдруг возникающего общества: различные группы, различные журналы, типы объединений, радиостанции и телепрограммы, фигуры ведущих. Публичные фигуры рождались прямо на глазах. Это все менялось каждую неделю и каждый месяц: герои, тема «человека дня», тема «героя месяца», «героя года» и т. д.

А сколько этих героев исчезло. И порой как быстро это происходило.

Да, потом стало видно, что колесо фортуны не только поднимает, но и выбрасывает.

Но это уже не на первом этапе, о котором ты сейчас говоришь.

Да, не на первом этапе, но где-то к началу 1990-х это стало уже заметным. А середина 1990-х — это уже была отчасти другая эпоха. Эпоха Горбачева — это был один кусок жизни, который внутри себя был структурирован. Там были разные периоды, в том числе и тот, когда он и сам еще не знал, на что он пойдет и на что решится. Потом, когда все-таки определился круг соратников, и тех, кто противостоит, и тех, кто находится в стороне, тогда стали складываться какие-то механизмы воздействия: и на соратников, и на противников, и на массу. Механизмы самые разные, типа съезда или средств массовой информации, которые начали получать необыкновенное, совершенно новое для себя значение. Они действительно стали играть роль во взаимодействии разных слоев общества, разных этажей управления, разных ведомств и т. д.

Ты вспомни, какую роль СМИ тогда играли, какой феноменальный интерес они тогда вызывали.

Конечно. Мы задавали вопросы и получали статистически значимые ответы о журналах года, о лучших публикациях года, о лучших передачах телевидения. Сейчас этот вопрос задавать бессмысленно, потому что практически нет таких передач и уж тем более нет таких газет и журналов.

И не только передач, сейчас даже ведущих таких нет, их имена забыли. А тогда было время имен.

В самом общем смысле это было время рождения чего-то похожего на общество, по крайней мере дававшего надежду на то, что общество может возникнуть. Не просто бюрократия, не просто номенклатура, не просто служащие, не просто интеллигенция, но общество.

И вы в такое время оказались в центре ситуации — это фантастическая удача.

Да, это действительно так. Фантастическая удача для всех, для меня лично, для моих коллег, для всего нашего предприятия. Многое из того, что мы тогда набрали, накопили, какие отношения между собой выработали, продолжало дальше работать на протяжении всех, теперь уже более чем двадцати, лет. Фактически у нас бóльшую часть дирекции сейчас составляют люди из первоначального набора.

В «Современнике» это называется «отцы-основатели».

Да, притом что «отцы» разные и довольно разного возраста. Эта была большая работа, конечно, но я не бросал литературы и своей переводной работы.

Боря, а как тебе это удавалось? Ведь эмоциональная вовлеченность в эту деятельность была необычайно мощная. Как удавалось сохранить кусочек души и сил для того, чтобы еще и переводить?

Сначала мы думали, что будем приходить два раза в неделю, чтобы посовещаться между собой. Не то чтобы мы как-то там сачковали. Мы работали, особенно с того времени, как служебные компьютеры появились, а потом и наши первые домашние компьютеры. Но потом, конечно, втянулись очень сильно, причем произошло это очень быстро — уже в конце 1988-го — начале 1989-го мы провели первый опрос. Еще осенью 1988-го мы провели опрос об отношении людей к подписке на прессу — тогда была номенклатурная попытка прикрыть подписку под предлогом «нет бумаги», «не выдерживают типографские мощности» и т. д.

Мощности тогда, наверное, действительно трещали, потому что тиражи изданий были запредельные.

Время показало, что возможность была, но была охота сделать маневр «немножко назад», а то слишком сильно раскричались. И мы провели исследование, передали наверх эти данные. И удалось остановить процесс ограничения доступности информации, очень значимой на тот момент. А зимой 1989-го мы провели первый опрос по программе «Новый год»: итоги года, виды на следующий год, люди года, проблемы года, передача года, книга года и т. д. На основе этого в издательстве «Прогресс» мы издали в 1990 году книжку «Есть мнение!». Мы всё больше и больше втягивались в это дело, не говоря о том, что мои коллеги тоже, но я как-то уж очень сильно, кинулись в эту газетную бучу. Было время, когда по три-четыре раза в неделю шли заметки в московских, российских, союзных газетах, в самых разных — от «Труда» до «Курантов». Их же было очень много, и всем нужна была информация. Запрос на информацию такого рода был очень большой, а кроме нас, тогда мало кто мог это сделать. Но я никогда не чувствовал (может быть, немножко сейчас, с годами) противоречия между тем, что я делал как социолог, и тем, что я делал за письменным столом как литератор и переводчик. И в ту пору тоже.

Знаешь, такой подъем, такая волна работала, что остановиться было совершенно невозможно. С утра прямо все горело и тряслось — только бы дорваться до компьютера и начать работать. А уж что это будет — попытка уложить в заметку только что поступившие данные или мысль о том, что хорошо было бы вот это перевести, — это как получится. Тогда я начал работать как переводчик в таких малых формах: во-первых, промежуточных по жанру, а во-вторых, в малых жанрах, которые в этом смысле были пригодны, например, для газеты. В то время возникла возможность в совершенно обычной газете, например «Сегодня», печатать просто немыслимые вещи: переводы эссеистики, культурологии, искусствознания, философии. Трудно было предположить, что в нашей российской, советской газете могут появляться такие материалы.

Это ведь продолжалось очень недолго?

Да, но завод был очень большой, продуктивность была очень большая, это сразу уходило, с колес. На протяжении полутора — двух с половиной лет у меня было ощущение того, что ты находишься на самом острие времени или даже обгоняешь его, немножко подкручиваешь, подталкиваешь. Это очень сильно держало и в социологической работе тоже и совершенно другой тон задавало всем отношениям человеческим. Мы никогда не забываем о том периоде, когда сложилось это братство, при всем том, что люди были разные, биографии разные и специалисты разные соединились во всю эту громаду нашего центра. Но тогдашнее ощущение призванности, нужности, ощущение солидарности оттого, что мы вместе что-то делаем, — оно, слава богу, не пропало. Оно нас держало и в 2003-м, и в 2004 году, когда встал вопрос о том, как нам дальше существовать. Под властью, как инструмент манипулирования общественным мнением, или так, как мы видели собственную работу и свою роль, свою функцию, формы нашего выхода