Когда Тасянь-Цзюнь поцеловал Чу Ваньнина, эти два человека, две разделенные суетным миром двух жизней недостающие части изломанной души, наконец, встретились в поцелуе, чтобы снова сплестись в единое целое.

Пока Тасянь-Цзюнь обнимал его и крепко целовал, в голове Чу Ваньнина роилось множество дум, чувств и желаний, но в то же время его разум был абсолютно пуст, и он не мог поймать ни одной связной мысли.

В конце концов, он понял лишь, что на его глаза навернулись слезы.

Правильно или неправильно, добро или зло — все это вдруг стало невероятно сложно разделить, и ничего уже не было таким ясным, как раньше.

Однако, целуя этого мужчину, в теле которого не осталось ни капли живого тепла, в одном он был совершенно уверен…

Тасянь-Цзюнь не обманывал его.

Мо Жань не лгал ему.

Он действительно скучал по нему.

Глава 255. Гора Лунсюэ. Признание вины

Сложно сказать, сколько длился поцелуй, прежде чем Тасянь-Цзюнь, наконец, отпустил его. Чу Ваньнин думал, что на этом все и закончится, но неожиданно губы императора снова коснулись его губ.

Поцелуй следовал за поцелуем до тех пор, пока Тасянь-Цзюнь не смог в полной мере удовлетворить свой чувственный голод. Облизнув губы, он пристально уставился черными глазами в лицо Чу Ваньнину.

— Ничего не изменилось, это и правда ты.

Было так много вещей, о которых нужно спросить, и слишком много трудностей, которые необходимо было преодолеть. После небольшой передышки Чу Ваньнин, наконец, хрипло спросил:

— Ты все еще помнишь прошлое?

— Разумеется.

— А помнишь, как ты умер?

Лицо Тасянь-Цзюня немного помрачнело:

— Десять великих духовных школ вступили в сговор, чтобы напасть скопом, и этому достопочтенному все это вконец надоело.

— Тогда скажи, ты еще помнишь, как умер я?

Рассеявшийся было мрак между бровей Тасянь-Цзюня, казалось, вновь сгустился, покрывшись сверху еще одним слоем пепла:

— Во время взятия Дворца Тасюэ ты встал на пути великого замысла этого достопочтенного и очень его разозлил.

— Тогда, может, ты помнишь, как воскрес из мертвых? — опять спросил Чу Ваньнин.

— Хуа Биньань помог.

— Как именно?

— Это само… — договорить он так и не смог. Лицо Тасянь-Цзюня застыло, превратившись в скорбную маску, однако оцепенение долго не продлилось. Он закрыл глаза, а когда снова открыл, в них вновь появился свет разума.

Нахмурив брови, Тасянь-Цзюнь переспросил:

— Что ты только что сказал?

Чу Ваньнин ничего не ответил.

В общем-то он уже почти понял, что именно Ши Мэй сделал с этим телом для того, чтобы превратить его в свое оружие. Так повелось испокон веков, что именно чувства человека труднее всего подчинить. После смерти Мо Жаня Ши Мэй так и не смог взять под полный контроль остаточные эмоции мертвого тела. Боясь, что остатки души окончательно развеются, он не посмел предпринять новые попытки изменить и без того хаотичные воспоминания Тасянь-Цзюня. В этой ситуации ему оставалось только выбрать ограниченное число фрагментов его памяти, которые в дальнейшем могли оказать значительное влияние на послушание Мо Жаня, и стереть их.

Так что Тасянь-Цзюнь перед ним — просто превращенный в совершенное оружие ходячий труп и не более того.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Спустя время, когда ему почти удалось собраться с силами, чтобы еще что-то спросить, он почувствовал в горле мерзкий привкус крови и сильно закашлялся.

— Мо Жань… — его губы окрасились кровью, но он все равно нашел в себе силы поднять на него затуманенные глаза, — перестань служить тому человеку. Теперь ты лишь бренная оболочка, покойся с миром. Ты… кхэ-кхэ-кхэ!

Перед глазами все опять потемнело. Разрозненные осколки воспоминаний вновь начали подниматься на поверхность памяти.

«Ты должен вернуться в прошлое воплощение и спокойно спать вечным сном под толщей земли. Эта реальность не принадлежит тебе».

Однако у Чу Ваньнина не осталось сил, чтобы произнести эти слова. Он мог лишь шевелить губами, чувствуя, как его сознание снова начинает угасать…

Последнее, что он увидел, было немного обеспокоенное красивое лицо Тасянь-Цзюня, который, нахмурив брови, что-то говорил ему.

— Чу Ваньнин, — он смутно слышал, как он зовет его так же, как в прошлой жизни, — Ваньнин…

Он закрыл глаза. Души снова сплелись, вновь затопив его сознание мучительной болью. Что случилось дальше, он уже не осознавал.

Тем временем, за множеством гор и рек от того места, уныло шелестел листьями лес.

Последние несколько дней в Сычуани моросил дождь, так что даже деревянные решетки коновязи на переправах покрылись тонким слоем плесени. Из маленького окошка почтовой станции было видно, как, оседая на бамбуковых листьях, эта морось собирается в капли, которые падают в уже до краев заполненную выбоину, рождая легкую рябь на стоячей воде.

Внезапно пара ботинок ступила в эту лужу, вдребезги разбив отражающиеся в ней дневной свет и тени облаков.

Образцовый наставник Мо появился перед извилистой горной тропой, ведущей на Пик Сышэн.

Так как после пережитого он все еще не восстановил свою духовную силу, Мо Жань не мог управлять мечом. Охваченный страхом и беспокойством о судьбе Пика Сышэн, он без передышки мчался сюда от самой горы Лунсюэ, в итоге потратив на дорогу всего четыре дня.

По пути у него было время, чтобы как следует подумать о многих вещах и подоплеке разных событий. Например, о том, почему он смог переродиться, о предыдущей жизни, о том, почему Чу Ваньнин из прошлой жизни оставил в пещере горы Лунсюэ этот хранящий сокровенную тайну артефакт и, конечно, о Ши Мэе.

После долгих раздумий ему так и не удалось найти четких ответов.

Он и раньше-то не отличался особым умом, а теперь, когда его терзали душевные муки и снедало беспокойство, стало еще труднее успокоиться и как следует все обдумать... В конечном счете, Ши Мэй слишком хорошо его знал. Чу Ваньнин и правда был его слабым местом. Достаточно было позволить Чу Ваньнину восстановить воспоминания о прошлом, чтобы подписать Мо Жаню смертный приговор, и теперь его душа пребывала в полном смятении.

Дождь лил все сильнее. Мо Жань стоял против ветра перед ступенями лестницы, ведущей на Пик Сышэн. Задрав голову, он смотрел вверх и падающие с небес бесчисленные холодные серебряные нити стекали по его лицу. Перед ним была выложенная камнем извилистая лестница, ведущая к прячущейся среди клубящихся туч горной вершине.

По этой горной дороге он проходил в жизни и в смерти, в горе и в радости.