угадав, что в этом кроются некие чары, он вернулся на мост, невзирая на боль; и когда он оказался вне досягаемости чудищ, то совлек перчатку с левой руки и обнажил кольцо, данное ему Владычицей Озера. Львы исчезли, а королева, следившая за ним глазами, по этой предосторожности, принятой им, узнала своего милого Ланселота. Бледность покинула ее лицо, глаза просияли от счастья, а король Бодемагус сказал, подивившись такой перемене:

– Любезная дама, если бы я не побоялся, что вам это не по нраву, я бы спросил, знаком ли вам этот рыцарь? Не Ланселот ли это?

– Ланселот? Вот уже почти год, как я его не видела. Многие говорят, что он умер; но не буду делать из этого тайны, дорогой сир, я бы желала, чтобы это был он, а не кто-то другой; я бы больше ему доверяла, по причине его великой доблести.

– Госпожа, я пойду поговорю с моим сыном Мелеаганом, чтобы уладить дело миром; это Ланселот, я уверен, а на свете нет больше рыцаря, чьей дружбы я бы так желал.

Король застал Мелеагана, когда тот облачался в доспехи.

– Что ты собрался делать, сынок? – спросил он.

– Я хочу пойти вызвать того рыцаря, который только что перебрался сюда.

– Ты хочешь с ним сразиться, чтобы приумножить себе цену?

– Разумеется.

– Так дождись завтрашнего дня и дай ему отдохнуть и перевязать свои раны; тем более будет ценить тебя королева.

И так уговаривал его Бодемагус, что он снял доспехи. Затем добрый король потребовал себе ездового коня, с собою взял второго боевого и подъехал к Ланселоту, пока тому унимали кровь из ран. Он спешился, обнял его и велел подвести жеребца.

– Садитесь, сир, – сказал он, – пора вам найти пристанище.

– Сир, я явился сюда не за пристанищем, а чтобы совершить то, чего требует дело. Мне говорили, что некий рыцарь намерен преградить мне путь; я его жду и спешу от него избавиться.

– Дорогой сир, завтра будет вдоволь времени, чтобы сразиться с ним; отдохните сегодня. А ежели вы без поединка получите то, за чем пришли, вы не удовольствуетесь этим?

– Но с чего вы так предупредительны со мною? – возразил Ланселот, – я же не в друзьях у вас. Как бы то ни было, я требую поединка немедленно; я заехал в этакую даль не столько в надежде на добрый прием, сколько в намерении вызволить пленников или разделить их участь.

Бодемагус видел, что он желает остаться неузнанным.

– Сир рыцарь, – сказал он, – я не знаю, кто вы такой: никто в моем доме даже пытаться не будет выведать это. Я предлагаю вам приют и охрану от того, кому предстоит сразиться с вами. В моем доме вам некого опасаться; но вы не можете требовать боя раньше завтрашнего дня. Я отдаю вам этого коня; и если я выказываю то участие, которым к вам проникся, этим вы обязаны вашей великой доблести.

И так уговаривал добрый король, что Ланселот согласился сесть на жеребца. Они вместе направились ко дворцу; затем его провели в отдаленный покой, придав оруженосца для услуг. Бодемагус не последовал за ним, боясь досадить ему даже самую малость.

Ближе к вечеру два рыцаря, провожавшие Ланселота до моста, переправились через реку на лодке: ибо проход отныне стал свободен, стоило однажды перейти по Мосту-Мечу. Их приняли в башне и привели к Ланселоту, с которым они уже не захотели расстаться. А на следующий день поутру Ланселот поднялся, облачился в доспехи, кроме рук и головы, и прослушал мессу в присутствии всего только двух рыцарей. Выйдя из часовни, он подвязал свой шлем и потребовал поединка. Король понапрасну расточал свои речи, желая отговорить сына от битвы, которая, как он предугадывал, могла стать для него роковой; а вернувшись, сказал Ланселоту с сердцем, исполненным горечи:

– Будет вам поединок, любезный сир, и никто здесь не станет выпытывать, кто вы такой. Но я прошу вас приподнять шлем и заклинаю вас тем, что вам всего дороже.

Ланселот более не противился, он открылся, и король обнял его.

– Милый мой друг, – сказал он, – добро пожаловать! Как мы оплакивали вашу гибель!

Он не сказал ему про Галеота, боясь разбередить его горе; но Ланселот был еще в неведении по поводу его смерти.

CIII

Когда доспехи были разложены, у Ланселота не было недостатка в подручных, чтобы облачиться: изгнанники стекались со всех сторон, ожидая битвы за свое избавление. Мелеаган въехал за ограду за несколько мгновений до Ланселота.

– Коль скоро вы отказываетесь решить дело миром, – сказал Бодемагус, – я могу хотя бы заручиться вашим словом дождаться моего знака, чтобы стронуться с места.

Он поднялся на башню, а королева, сидя с ним рядом у окна, попросила его позволить Кэю наблюдать за поединком. Сенешалю подвинули ложе к другому окну, а дамы и девицы устроились позади королевы.

Король подал знак: вооруженные крепкими копьями, верхом на конях равновеликой мощи, бойцы бросаются друг на друга. Щиты принимают первый удар; Мелеаган пронзает щит Ланселота и увязает в петлях кольчуги. Ланселот метит под умбон щита; приподнятый щит ударяет Мелеагана в висок; копье ниспадает на кольчугу, разрывает ее и проходит от сосца до грудины. Мелеаган выпал из седла, унося в своем теле железо глефы, отделенное от древка. Ланселот тут же сошел с коня и бросился к нему, воздев меч, но не теряя из виду окно королевы. Мелеаган уже был на ногах; он вырвал острие и дожидался с мечом в руке и щитом на груди.

– Мелеаган! Мелеаган! – воззвал к нему Ланселот, – вот мы и в расчете: я вернул тебе рану, нанесенную тобою на Лондонском турнире; и я вернул ее без обмана.

Они принялись биться с новым задором. Они разрубают щиты, роняют петли кольчуг, падают и встают поочередно. Кровь обагрила песок вокруг них, дыхание их стало короче, руки устали рубить. Потеряв больше крови, Мелеаган сильнее страдал от жары; он стал отступать. Ланселот его гнал то туда, то сюда, словно забавляясь. В этот миг королева, утомленная дневным зноем, спустила пелену, укрывавшую ей лицо; увидев ее раскрытой, Ланселот заволновался и чуть было не выронил меч из рук; и оттого упустил превосходство, уже обретенное им: Мелеаган собрался с духом и стал его язвить безнаказанно в два десятка мест. Те, кто их наблюдал, ничего не могли уразуметь в этой перемене. Королева склонилась к Бодемагусу:

– Сир, я забыла вас спросить, это правда Ланселот?

– Разумеется, госпожа.

– Какая жалость! Было бы лучше для его чести, если бы слухи о его смерти оказались верны.

Так Ланселот, верховодивший