Помогла бы она бычкам лекарством, уходом, какими–нибудь витаминами. А то ведь взглядом, как деревенская колдунья.

– Ни хрена не взглядом! – окончательно рассвирепел Закаблук. – Глаза не вилы, в бок не колют.

– А чем же? – тоже вроде бы распаляясь, крикнул инспектор.

Теперь Закаблук придвинулся к нему плотней, наступая плечом и узким, прямо–таки бодливым лбом. Нос подъехал к лицу инспектора, как утка подплыла.

– Примечаешь на физиономии отметину?

На его скуле проглядывался уже пожелтевший овал.

– Да, бывший синячок.

– Бык угостил.

– За что?

– Корм ему задавал. Я чуть коньки не отбросил. А у меня в бригаде баб полно. Визжат на весь комбинат.

– Что ж это за быки?

– Привезли такой гурт. Злющие, с кольцами в носу. За ставку–то рисковать жизнью. Понимаешь ход моей обиды?

Инспектор задумчиво вытащил сигаретку, позабыв, что он не курящий. Осталось задать последний вопрос, контрольный, чтобы проверить свою догадку:

– Ну, и не кормили?

– Рисковать–то своими потрохами…

– Что потом?

– Какие подохли, какие отощали. А когда пришла эта, телетюпка, бычков–то других пригнали, небодучих.

Петельников таки закурил, уже не ради беседы – для себя. Вечером идти в бассейн – там выдохнет весь никотин. Неужели разозлился? Неужели из–за бычков?

– Сколько подохло–то?

– Не считал.

– Семен Иваныч, а какой у вас тут самый дешевый продукт?

– Студень из хрящей да хвостов.

– Знаешь, чего я сейчас попрошу у директора?

– Палочку копченой колбасы, – расцвел Закаблук.

– Нет, я попрошу истолочь тебя на студень.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Есть люди, вроде Калязиной, у которых запечатана душа. Чем, кем и зачем – не знаю, но этому нет ни смысла, ни оправдания. Допустим, этой душою никто в свое время не занялся. Но ведь на нее ежедневно и ежечастно жизнь льет свою благую влагу. Люди своими хорошими черточками, дети своей непосредственностью, цветы и травы своей красотой, солнце своими лучами…

Поэтому неправда, что ее некому распечатать. Не хотят, – она же запечатана.

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Думаю, что эгоизм – это естественная форма существования индивида, поскольку любить ближнего больше себя так же смешно, как отгрызть собственную руку. Гляньте на природу… Желтенькие и нежные цыплятки слабенькими клювиками забивают своих же собратьев насмерть. А ведь у людей кулачищи. А дикие животные? Стройные, поджарые, молодые… Потому что они эгоисты и живут по законам естественного отбора. А мы сморкаемся, увидев больного. Выжимаем слезу при виде убогого. Спасаем жизнь заведомому идиотику. Гуманизм? Нет, вырождение общества и засорение генофонда, что в конечном счете приведет к вымиранию человечества.

С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. В молодости я плавал. Однажды шли мы южными широтами. Жара была такая, что будто не морем идем, а пустыней едем. Откуда–то на корабле появился странный темный человек. Он ходил промеж матросов и вроде бы кого–то искал. Затем говорит: «Его здесь нет». И куда–то исчез. Мы искали его, но он пропал, как в воду прыгнул…

Позже выяснилось, что в этот день и в этот же час умер отец капитана. Последние мысли умирающего были о сыне, и перед смертью он сказал про сына: «Его здесь нет».

Вы можете это объяснить?

Уважаемый гражданин Сухотов! К сожалению, ничем, кроме сильной жары, я этот случай объяснить не могу.

Воздуха, настоянного на осени, осталось шагов на двадцать – до распахнутых металлических воротец. Рябинин вдыхал глубоко, разминая грудь легкой и приятной болью. Воздух тут отчего? Кислород же безвкусен. Пылинка с земли, водинка с травы… С желтого листа, с мокрого ствола…

Двадцать шагов кончились. Остался последний, который вынес бы его за ворота, на асфальт и бензин. Последний шаг остался и человеку в синем плаще и темной шляпе, идущему по соседней дорожке, тоже впадающей в эти воротца. Рябинин улыбнулся. Человек хотел ответить улыбкой, но тень, неприятная ему самому, не пустила ее дальше уголка губ. Посуровел и Рябинин.

– В прокуратуру? – спросил Беспалов.

– В нее, – сухо отозвался следователь.

– Что с Калязиной?

Вот откуда неприятная им обоим тень, – прокурор беспокоился о деле.

– Сегодня теплое утро, – ответил Рябинин.

Юрий Артемьевич посмотрел сбоку каким–то взглядом–крюком. Но они миновали железные воротца, чего Рябинин и и ждал, – ему не хотелось отвечать там, в желто–зеленом мире осени; Калязина была из мира по эту сторону воротец, из мира асфальта и бензина. И, ступив на панель, он собрался было ответить, что с Калязиной, но прокурор, словно освободившись в парке от тяготевшего груза, вдруг улыбнулся:

– Кстати, о том счастье, про которое вы забыли…

Кстати. На проспекте, среди бегущей толпы, на ходу, перед напряженным днем…

– Человек, который постиг, что работать интересней, чем отдыхать, всегда будет счастлив.

Беспалов немного опередил следователя, пытаясь высмотреть в его глазах ценность своей мысли. Рябинин помолчал, удивившись ее глубине.

И промелькнуло, исчезая…

…Умные мысли приходят всем. Только от некоторых сразу же уходят, потому что умные мысли – не деньги и не каждому нужны…

– Хорошо, – подтвердил Рябинин, – но смысла жизни этим не объяснишь.

– Увлеченность работой все объясняет.

– Я знавал неинтересных людей, увлеченных работой, – как–то между прочим, не для спора, бросил Рябинин, потому что об этом было уже говорено.

– Про интересность не знаю, но эти люди хорошие.

– Я знавал плохих людей, увлеченных работой…

– Они полезны для общества.

– Я знавал вредных для общества людей, увлеченных работой…

– За каких же вы людей?

– Я не за человека, увлеченного работой, а за человека, увлеченного жизнью, – воодушевился Рябинин, тоже слегка забегая вперед и заглядывая в лицо прокурора.

– Неплохо, – согласился Беспалов. – Но я встречал немало подлецов, увлеченных жизнью.

Они рассмеялись одновременно – от хорошего разговора, от приятной ходьбы, от доброй осени и от тех десяти минут, которые у них остались до работы.

– А что же вы не на машине? – спросил Рябинин.

– Осень хороша.

– Сейчас будут клены.

– Да, будут…

И клены встали в крохотном скверике, который, казалось, самовольно раздвинул дома и втиснулся. Летом меж каменных стен эти клены не очень заметны, да и зелени на проспекте много. Но осенью на них опускается купол огня, который рвется ветром: большие куски – на крону, кусочки – на землю… И жарко меж стволов.

Беспалов взялся за свой подбородок, опробовав его на крепость. Сейчас спросит о смысле жизни – нашел ли?

– Сергей Георгиевич, у вас характер трудный?

– Нет, – может быть, чуть резковато ответил Рябинин: его об этом спрашивали, ему об этом говорили.

– Некоторые так считают, – сказал прокурор бесцветным голосом, как бы отмежевываясь от тех, некоторых.

– Некоторые зарабатывают свой хлеб, пресмыкаясь. А кто работает гордо, кажется им человеком с плохим характером.

– Вы всегда с чем–то боретесь…

– Да? – удивился Рябинин.

С собой. Всю жизнь он боролся с собой. Борьба шла между ним и тем легким, простым