Теперь толпа увидела ее и сосредоточилась на ней. Увидела ту, кем она была, – богатую протестантку-республиканку, их недруга. Стоявший рядом богатырь-ирландец молчал, и ей неожиданно пришло в голову, что он мог специально выставить ее на смерть.

И все же на краткий миг толпа заколебалась. Затем опять зазвенел женский голос:

– Леди, это дети ниггеров! Можно запросто перебить!

Толпа одобрительно зарокотала и чуть сместилась вперед.

– Не смейте! Не смейте! – отчаянно крикнула Хетти.

И тут, к ее удивлению, зычно гаркнул великан-ирландец:

– О чем вы думаете? Разве в вас нет ничего человеческого? Ни в ком, ни капли?

Хетти не понимала толпу. А толпа, несмотря на свою ненависть к ней, не нападала по единственной причине: Хетти была леди. Но стоявший с ней рядом гигант был мужчиной. Из их числа. А ныне – предателем, который переметнулся к врагу и вздумал делать внушения. С воплем ярости две женщины бросились на него. Мужчины – за ними. Если детей нельзя, то его-то можно! Он свой, и это честная игра.

Габариты ничуть не помогли великану. Перед толпой богатырь – ничто. В мгновение ока его сбили с ног.

Хетти никогда не видела, как толпа расправляется с человеком. Она не ведала ее звериной силы. Начали с лица, пиная и топча его тяжелыми башмаками. Она увидела кровь, услышала хруст костей, а после уже не различала ничего: ее отшвырнули через улицу, и его тело скрылось под ногами сонма людей, топтавших его со всей дури и налегавших всем весом, еще и еще, снова и снова.

Когда куча-мала распалась, от великана-ирландца не осталось почти ничего.

Толпа потекла в приют. Добра на всех хватит. Пища, одеяла, кровати: от дома оставили голые стены. Но дети, слава богу, были предоставлены самим себе и быстро ушли.

Медленно поднявшись, Хетти взглянула на кровавое месиво, когда-то бывшее могучим телом с лицом, и поплелась по Пятой авеню. А там, едва сознавая, что происходит, угодила в крепкие руки и увидела лицо мужа. Тогда она припала к нему, и он повел ее к резервуару и дальше, на восток, по Сороковой улице. Наконец на следующей авеню он подсадил ее в большой экипаж, в котором прибыл.

– Слава богу, ты пришел! – пробормотала она. – Я искала тебя весь день.

– Я тоже тебя искал.

– Не бросай меня больше, Фрэнк. Пожалуйста, никогда не бросай меня.

– Больше никогда, – произнес он со слезами на глазах. – Никогда, покуда жив.

Оглядевшись ранним вечером в салуне, Шон О’Доннелл похвалил себя за то, что посадил Гудзона в погреб. Толпы нападали на чернокожих по всему Вест-Сайду, избивали их и жгли дома. Ходили слухи о линчеваниях. К мэру, находившемуся в отеле «Сент-Николас инн», присоединились военные. Собирались войска. Телеграфировали президенту Линкольну. Конфедераты после Геттисберга отступали, и он был должен выделить Нью-Йорку сколько-то полков, пока тот не запылал. Группа джентльменов вооружилась мушкетами и отправилась защищать Грамерси-парк. Шон радовался этому. Между тем он видел, что в Файв-Пойнтс занялись пожары.

– Осталось недолго, – предупредил он домашних. – Мы будем следующими.

Через четверть часа в салун вошел энергичный субъект с лицом авантюриста и длинными вислыми усами.

– Мистер Джером! Чего вам налить?

Шону нравился Леонард Джером. Рисковый коммерсант не был уроженцем Файв-Пойнтс, но обладал чутьем и отвагой уличного бойца. Он чаще всего водился с богатыми и шустрыми дельцами, вроде Огюста Бельмона и Уильяма К. Вандербилта, но также любил газеты и газетчиков. Поговаривали, что Джером вкладывается в прессу. И он иногда наведывался в салун.

Однажды Шон спросил, откуда он родом.

– Отца звали Айзеком, и Бельмон говорит, что я, верно, еврей, – рассмеялся Джером. – Конечно, при этом надо помнить, что самого Бельмона раньше звали Шенберг, пока он не сменил имя. Но истина не столь интересна. Жеромы были французскими протестантами, гугенотами. Приехали в начале восемнадцатого века. С тех пор все больше по фермерской и адвокатской части. – Он усмехнулся. – Родня жены клянется, правда, что в их жилах течет ирокезская кровь.

– Верите?

– Муж всегда должен верить жене, сэр.

Сейчас же, отвечая на вопрос Шона, он произнес:

– Виски, мистер О’Доннелл. Двойной. Впереди бурная ночь.

– Ожидаются неприятности?

– Мой дом, наверное, сожгут. Он еще цел, но они потянулись сюда. Уже в пути. Вам лучше спрятать вашего ниггера.

– Уже спрятал. Думаете, им нужен салун?

– Скорее всего, нет. Они нацелились на аболиционистские газеты: «Таймс» и другие. – Джером прикончил виски и наградил Шона озорной улыбкой. – Так что пожелайте мне удачи, мистер О’Доннелл! Я иду защищать свободу печати.

– Как? – спросил Шон, когда Джером направился к выходу.

Тот обернулся.

– Я раздобыл пулемет Гатлинга, – ответил он и вышел.

Пулемет Гатлинга. Одному Богу известно, где он его взял. Это новейшее оружие еще даже не применялось в армии. Блок вращающихся стволов обеспечивал убийственный непрерывный огонь, способный скосить любую толпу. С Джеромом шутки плохи, подумал Шон. Он мастер на грязную войну.

Шон снова проверил ставни, но салун не закрыл. Мятежники рассвирепеют всерьез, если захотят выпить и ничего не получат.

Он порадовался, что его сестра Мэри находится в безопасности на Кони-Айленде.

Понедельник начался хорошо. Мэри спустилась к завтраку и застала Гретхен уже за столом беседующей с какой-то мамашей. Когда Мэри подсела к ним, Гретхен как раз говорила, что сынишка собеседницы очень похож на ее собственного, и разговор быстро перешел на материнство вообще. Леди спросила у Мэри, есть ли у нее дети, на что та ответила:

– Нет и не будет, пока я не выйду замуж.

– Вот это правильно! – рассмеялась та.

После этого пришел Теодор.

Утром они искупались. На этот раз Мэри, держась за канат, проделала путь до места, где вода поднялась выше груди, и доплыла почти до конца ограждения. Пока она там плавала, Теодор поднырнул под канат и устремился в море, делая мощные гребки. Его не было довольно долго. Мэри и Гретхен уже сидели на берегу, когда он вернулся и вышел, весь в каплях и струйках воды.

– Отлично взбодрился! – сказал он со смехом и стал вытираться.

За ланчем Теодор спросил у Мэри, пойдет ли она рисовать, и та ответила, что да, собиралась. После еды она сходила за планшетом, а когда снова спустилась, Гретхен и Теодор разговаривали, и Гретхен сказала:

– Ступай, Мэри, а я тебя догоню.

Но она лишь немного прошла по песку, когда обнаружила, что забыла карандаши. Пришлось вернуться. Она не застала в гостинице ни Гретхен, ни Теодора и подумала, что Гретхен, должно быть, в номере. Но номер был пуст, а потому Мэри взяла карандаши и снова вышла.