Мэри не захотела окликать ее, боясь перебудить весь дом. Она тихо выскользнула из номера, спустилась вниз и вышла наружу.

– Что ты делаешь? – прошептала Мэри. – Ты вся промокнешь!

– Мне не спится, – ответила Гретхен. – Я беспокоюсь.

– О чем?

– О детях. С этими пожарами в городе…

– Так говорили же, что ничего серьезного.

– Они не знают. Отсюда город даже не видно.

У Мэри екнуло в груди, но она осеклась лишь на пару секунд.

– Ты хочешь съездить домой, просто спокойствия ради?

– Да, об этом я и думала.

– Сядем на утренний паром, – сказала Мэри. – Если все в порядке, то всегда можно вернуться.

– Да.

– Тогда иди ложись, пока не простыла.

Первый паром отходил только в середине утра, но все трое заранее явились в Пойнт и ждали там – Теодор настоял на том, чтобы сопровождать их. Паром опаздывал. Они провели в ожидании час. Потом второй. Затем пришел какой-то человек, который сказал, что парома не будет, и они отправились обратно в гостиницу разузнать новости.

– На паром напали и, вероятно, подожгли, – сказал им хозяин. – Из Бруклина только что прибыл человек с бумагами. В городе творится бог знает что. Всюду пожары. Послали за войсками к президенту Линкольну.

– А телеграмму в город можно отправить? – спросил Теодор.

– Боюсь, нет. Все телеграфные линии уничтожены. Вам безопаснее быть здесь.

– Мне нужно в город, – сказала Гретхен. – Там мои дети.

– Я могу раздобыть повозку, и вы доберетесь до Бруклина, – предложил хозяин, – но вам грозят неприятности.

Он сумел сделать лучше, и через полчаса они сидели в двуколке, влекомой резвым пони. К середине дня уже пересекали Бруклинские высоты, с которых открывался вид на город.

Горело везде. Дым поднимался из десятка районов. Нетронутым выглядел только Финансовый квартал, благо точно напротив конца Уолл-стрит на Ист-Ривер стояла канонерка. Пусть пламя ада охватит весь город, но обитатели Уолл-стрит постараются обезопасить свои капиталы. Когда троица добралась до парома, новости оказались еще хуже.

– Половину черных кварталов спалили дотла, – сообщил паромщик. – Ниггеров поубивали без счету. По всему Ист-Сайду стоят баррикады. Богачей тоже ищут. Никто из купцов не смеет выйти на улицу, разграбили даже «Братьев Брукс».

– Я хочу переправиться, – сказала Гретхен.

– Если кому и ехать, то мне, – возразил Теодор. – А вы оставайтесь тут.

– Я поеду к моим детям, – твердо ответила Гретхен.

– А я с тобой, – подхватила Мэри.

– Да никто вас не повезет, – сказал паромщик. – Они уже уничтожили половину паромов и отрезают железные дороги. Мятежники вооружены, там идет война.

Они обошли причал. Никто их не брал. С наступлением вечера Мэри сказала:

– Нам лучше поискать какой-нибудь ночлег.

Но Гретхен словно не слышала.

Они увидели столб пламени, взвившийся в районе Бауэри, где жили дети Гретхен. Гретхен ахнула, а Теодор помрачнел. Мэри решила, что правильнее будет помолчать.

Солнце угрюмо садилось в бухту, когда к ним подошел какой-то старик.

– Я достал лодку. Там моя жена. – Он указал в направлении Саут-стрит. – Я отчалю, когда стемнеет, и вас захвачу, если хотите.

Им было странно пересекать Ист-Ривер на веслах под покровом ночи. Впереди царила тьма, в большинстве домов позакрывали ставни. Не горело и большинство газовых фонарей, хотя опасный газ, несомненно, просачивался. Над городом стояло зарево пожаров, с реки было слышно потрескивание и чувствовался запах дыма.

Однако на набережной Саут-стрит уже стало тихо, и им удалось причалить и выбраться из лодки. Теодор дал старику несколько долларов. Несмотря на протесты Гретхен, ее уговорили отправить на Бауэри Теодора, а самой пойти с Мэри в салун Шона, до которого было недалеко.

– Если где и есть безопасное место, то это у Шона, – уверенно заявила Мэри.

Шон как раз запирал дверь, когда они дошли до салуна. Он быстро втолкнул их внутрь, не сильно обрадованный визитом.

– Я-то думал, что вы на Кони-Айленде и вам ничего не грозит, – раскипятился он. Но проявил понимание. – Мать спешит к детям, – сказал он Гретхен и пожал плечами. – Что тут поделаешь?

Через полчаса пришел Теодор. Дети были у дедушки и бабушки.

– Я могу тебя отвести без всяких проблем, – сказал он сестре.

Уходя, он мягко обратился к Мэри:

– Мы еще поговорим, Мэри, когда все закончится.

– Возможно, – сказала она.

Он не отступится. Если она появится в ателье, то уж наверняка. Но на Кони-Айленде было одно, а теперь в городе – другое. Она вернулась в привычный мир. Ладно, там будет видно.

Сейчас же главным было понять: куда ей податься сию секунду?

– Побудь-ка ты здесь, – сказал Шон. Когда она выразила желание отправиться в Грамерси-парк, он повторил: – Я не знаю, что там творится, а здесь, с родными, тебе всяко будет спокойнее.

Но ее семьей стали Мастеры, хотя она этого не сказала, а просто заявила, что все равно пойдет к Мастерам. Шон нехотя взялся ее проводить. Подбираться к Грамерси-парку пришлось осторожно, и когда они достигли Ирвинг-плейс, стало ясно, что там состоялись столкновения. Все было усыпано битым стеклом и мусором. Шон слышал, что на Двадцать первой улице, находившейся с северной стороны площади, построили баррикаду. Когда они зашли с запада, дорогу им преградил патруль, но не мятежников, а жителей Грамерси-парка, вооруженных револьверами и мушкетами. Эти люди не знали Шона, но один узнал Мэри. Он настоял, чтобы она простилась с братом на пропускном пункте, лично довел ее до двери Мастеров и разбудил их. Шон подождал, пока не убедился, что она в безопасности.

Из спальни сразу вышла сама миссис Мастер. Она отвела Мэри в кухню и заставила выпить горячего шоколада.

– Теперь шагом марш в постель, Мэри, – скомандовала она. – О приключениях расскажешь утром.

Но утром Мэри не рассказала о приключениях. Было ли дело в жаре, пережитом потрясении или в чем-то другом, ночью у нее началась лихорадка. К утру ее трясло, она горела. Миссис Мастер лично ухаживала за ней, заставляла пить и клала на лоб холодные компрессы.

– Не разговаривай, Мэри, – сказала она, когда та попыталась поблагодарить. – Мы только рады, что ты благополучно вернулась.

А потому Мэри не знала о поджогах и убийствах, которые продолжались в тот день по всему городу. Ей не было известно о том, что насилие охватило причал в Бруклине, где она побывала, и что на Ист-Ривер произошли многочисленные убийства. Только утром в четверг, когда жар спал и она почувствовала голод, ей рассказали, что прибыли наконец войска, что по мятежникам открыли огонь, а сам Грамерси-парк защитили гаубицами.