Но, высказывая сомнение по поводу р. Шмуэля Маргалиота, Росман тут же выдвигает другую, кажущуюся уж совсем невероятной версию: жена Бешта Хана, как известно, до встречи с ним находилась в разводе с мужем, и у нее вполне мог быть сын от первого брака, который в документах обозначался как «приемный сын Бешта»[302]. Но у этой версии вообще нет никаких подтверждений: о том, что у Ханы были дети до брака с Бештом нигде не сообщается.

Вне сомнения, самым близким из семьи человеком для Бешта была его дочь Адель. Не случайно именно ее он взял с собой в паломничество на Святую Землю; она фигурирует во многих историях о чудесах Бешта и часто выражает свое мнение о происходящем, и сам Бешт не раз говорил, что у нее высокая душа, которая пылает любовью ко Всевышнему.

Адель вышла замуж за одного из учеников отца р. Йехиэля Ашкенази (Дойча).

Согласно преданию, однажды во время праздника Симха-Тора члены «святого товарищества», как всегда, всячески выражали свою радость, пили и плясали вкруговую, и, как всегда их окружало пламя Шхины. И тут посреди веселья у одного из учеников, р. Яакова, окончательно порвался его дырявый башмак, и он отошел в сторону, страшно огорченный тем, что не может продолжать танец.

Адель, дочь Бешта к тому времени, когда происходила эта история, была уже взрослой замужней женщиной, держала в Меджибоже лавку, а во время праздника стояла в сторонке и наблюдала за учениками отца со стороны. Заметив огорчение бедного юноши, она сказала: «Если ты благословишь меня на то, что в этом году у меня родится сын, то я немедленно дам тебе новые башмаки» — у нее в лавке и в самом деле лежала пара новых сапог. Р. Яков пообещал ей, что в этом же году у нее родится мальчик, и так и произошло — в том году на свет появился младший внук Бешта, р. Барух из Меджибожа.

Если учесть, что он родился в 1753 году, то всю эту историю мы вполне можем отнести к осени 1752 года.

Агнон, основываясь на книге «Святые рассказы», расцвечивает эту историю необычайно яркими красками и утверждает, что речь в ней идет о рождении не младшего, а старшего сына Адель — р. Эфраима из Сиделкова:

«Много лет после замужества не было у нее детей, и, понятное дело, упрашивала она своего праведного отца помолиться за нее Господу, дабы отверз ее утробу. Тогда ответил ей Бешт и сказал: „Знай, что однажды ты будешь спасена одним из ближайших моих учеников“.

Один раз в праздник Симхат Тора, когда все ученики Бешта, благословенной памяти, веселились, и радовались, и плясали, у одного из них порвалась туфля. Тогда он закричал и позвал дочь Бешта, Адель, и сказал ей гойским языком: „Подавай мене патенки, та будешь мати дятенки“. То есть „подай мне туфлю, и будет у тебя сын“.

Услышав эти слова, сказал Бешт дочери: „Быстрее возьми туфлю и подай ему, да не стой!“.

И пошла она и искала, но не нашла. Тогда взяла башмаки, которые носила, и дала ему. И отозвался, и сказал ей: „Два патенки, та будешь мати два дятенки“. То есть „две туфли — двое сыновей будет у тебя“. Так и было. И понесла, и родила, и вот близнецы в утробе ее, один — рабби из Судилкова, а другой — рабби Барух из Меджибожа».

Разумеется, р. Моше-Эфраим из Сиделкова (1748–1800) и р. Барух из Меджибожа (1753–1810) не были близнецами, и этот пример еще раз показывает с какой осторожностью следует относиться к достоверности рассказов о Беште.

Если судить по дошедшей до нас переписке Бешта, он любил этих своих внуков и гордился ими, отмечая в письмах к р. Гершону выдающиеся способности мальчиков к изучению Торы. А дочери Адель Фейге суждено было стать матерью знаменитого р. Нахмана из Бреслава, основателя Бреславского хасидизма.

Впрочем, и внуку Бешта от р. Цви-Гирша р. Дов-Беру тоже суждено было остаться в еврейской истории: как адмору из Олинова и отцу р. Цви — адмора из Чуднова.

Как уже было сказано, Бешт содержал в Меджибоже большое хозяйство, центром которого был дом, в котором постоянно было множество гостей и во время трапез за стол усаживалось не меньше полутора десятка людей.

За несколько лет до смерти Бешт овдовел. Ученики и сподвижники начали настаивать на том, чтобы он взял другую жену, но Бешт категорически отказался. По его словам, он четырнадцать лет вообще воздерживался в постели, и родил старшего сына исключительно из желания исполнить заповедь «плодитесь и размножайтесь». Правда, из этих слов трудно понять, какой именно период своей жизни он имел в виду, говоря о воздержании в постели — раннюю молодости (к моменту рождения сына ему было 27 лет) или более поздние годы, но, как уже говорилось, из всех рассказов о Беште намеком следует мысль, что он всегда был крайне сдержан в своей супружеской жизни.

Смерть жены, вне всякого сомнения, стала для него тяжелым ударом, и, по словам р. Йосефа из Каменки, после этого Бешт распрощался с жившей в нем многие годы надеждой, что ему удастся избежать физической смерти и вознестись в высшие миры в смерче, подобно пророку Элиягу.

«И сильно он из-за этого сокрушался. Сподвижники его решили, что он сокрушается из-за смерти своей жены, и спросили его об этом, ибо знали, что это на него не похоже. И ответил он, что скорбит об этом мозге, который будет лежать в земле: „Ибо я надеялся вознестись в смерче, и невозможно это теперь, когда я лишь половинка тела (то есть остался без жены — П. Л.), и об этом-то я и сокрушаюсь“»[303].

После Песаха 1760 года состояние здоровья Бешта стало стремительно ухудшаться. Его мучили сильные боли в желудке. Он сильно исхудал и потерял голос, но, несмотря на это, он находил силы на ежедневные молитвы перед ковчегом.

Остальное время он проводил в своем уединенном флигеле, и у него не было сил даже для того, чтобы позвать слугу Якеля, когда в том возникала нужда. Поэтому в доме повесили колокольчик и от него протянули веревку к флигелю Бешта. Когда у Бешта возникала какая-то потребность, он дергал за веревку, колокольчик звонил и Якель спешил в его покои.

Время от времени у него появлялись посетители. Так, однажды к нему заглянул р. Давид Пуркес и, согласно преданию, спросил, как просить за выздоровление больного с помощью рассказов о праведниках?

Бешт