начал объяснять, и во время речи так воодушевился, что лицо его озарилось пламенем, и от этого зрелища на р. Давида напал такой страх, что он хотел опрометью бежать из комнаты, но не посмел, а может, и не мог этого сделать.

И тут в комнату вошла Адель, сказала, что он должен поесть — и пламя тут же исчезло.

После этого, по «Шивхей Бешт» Бааль-Шем-Тов лег на постель и сказал:

— Дочка, дочка, что ты наделала!

— Но ведь ее правда — время поесть! — заметил р. Давид Пуркес.

— Сказал Бешт: «Ты и не знаешь, что здесь было! С одной стороны стоял Элиягу — помянем его к добру! А с другой стороны стоял мой учитель. Они говорили мне, а я говорил тебе. Когда она заявилась, и перебила меня, ушли они».

Рассказывают, что за несколько недель до смерти р. Лейб Кеслер, услышав от Бешта, что тот скоро умрет, сказал, что готов молиться за то, чтобы из мира забрали его вместо Бешта. Но Бешт не только категорически отказался принять такую жертву, но и добавил: «Пусть вернут мне то, что у меня отняли около года назад» — видимо, имея в виду нечто, случившееся с ним во время диспута с франкистами.

В канун Шавуота Бешт понял, что пришло его время уходить из жизни. В первый вечер праздника, как это было предписано еще Аризалем, в доме Бешта собралось множество людей для проведения «тикун лель Шавуот» — ночного бдения с повторением краткого содержания всего корпуса Священного писания и книги «Зоар» для того, чтобы настроит души на тот лад, на который они были настроены у евреев перед получением Торы на горе Синай. Бешт нашел в себе силы принять участие в исполнении этого обычая и даже прочел проповедь даровании Торы и порядке ее чтения в этот великий праздник.

Однако наутро ему стало совсем плохо, и он велел собрать всех близких друзей из погребального братства, чтобы дать распоряжения о своих похоронах. При этом он подробно рассказывал им о том, что чувствует в эти последние минуты жизни, которая покидает члены его тела один за другим — чтобы они в будущем могли распознавать приближающиеся признаки агонии. Таким образом, даже на смертном ложе он оставался Учителем.

Видимо, именно в эти минуты члены погребального братства спросили Бешта, почему он, если знает, что умирает, не напутствует сына?

— А что я могу сделать, если он спит? — ответил Бешт, возможно, имея в виду не только обычный, но и духовный сон — по всем дошедшим до нас сведениям, р. Цви-Гирш по своему духовному уровню явно был очень далек от отца.

Но дело было, видимо, еще и в том, что приближение отцовской смерти так потрясло сына Бешта, что, наложившись на бессонную ночь, свалило его в сон — это была нормальная реакция психологической защиты. Не исключено, что справедливо и утверждение о том, что он настолько любил отца, что отказывался поверить в возможность его близкой смерти, и сон опять-таки стал естественной психологической реакцией, попыткой убежать от действительности.

Когда его разбудили и сказали, что отец уверен в том, что его час близок, р. Цви-Гирш направился к Бешту и там разрыдался.

— Я знал о твоем зачатии, ибо когда сблизился с женой, задрожали все своды небесные. — Захоти я — и был бы в силах в таинстве зачатия родить сына с душой Адама, и тогда ты бы знал многие тайны. Но и у тебя есть святая душа, просто ей все это без надобности.

И тогда р. Цви-Гирш стал умолять отца сказать ему «что-нибудь» — имея в виду те тайны, которые он носил в себе всю жизнь и которые пока никому не открыл.

И Бешт начал говорить, но сын вынужден был признать, что просто не понимает слов отца.

— Мне все тяжелее находиться в этом мире. Не могу я говорить с тобой! — сказал Бешт.

Тем не менее, продолжает «Шивхей Бешт», он научил его некому имени Творца, и объяснил, что ему будет достаточно мысленно представить это Имя, и он явится к нему из Высшим миров и будет его учить и наставлять.

— А если я забуду это Имя? — испуганно спросил р. Цви-Гирш.

И тогда Бешт сообщил ему надежное мнемоническое правило, позволяющее твердо запомнить это Имя.

Основатель ХАБАДа р. Шнеур-Залман из Ляд, кстати, предупреждал, что к р. Цви-Гиршу ни в коем случае нельзя относиться как к простаку — он был таковым только по сравнению со своим великим отцом. На самом деле р. Цви-Гирш унаследовал многие способности Бешта, в том числе и его духовное зрение. Они были у него вдесятеро слабее, чем у отца, но ведь у Бешта они были почти безграничны! И что уж совсем не вызывает сомнения, так это то, что р. Цви-Гирш был великим праведником.

Когда пришло время молитвы, Бешт попросил позаботиться о том, чтобы был миньян и дать ему молитвенник. «Еще разок перемолвлюсь с Б-гом» — добавил он.

После этой молитвы р. Нахман из Городенки направился в Бейт-Мидраш — то ли для того, чтобы собрать там еще один миньян, то ли собираясь молиться в одиночестве, но с твердым намерением добиться отсрочки приговора Небес для Бешта.

Узнав о том, что р. Нахман удалился, Бешт заметил: «Зря он поднимает шум. Если бы он мог входить в те ворота, в которые я был вхож, то, возможно, был бы прок от его молитвы». Сама эта фраза означала, что перед Бештом в его земном теле начали затворять врата высших миров, но, видимо, он все еще многое мог.

Согласно «Шивхей Бешт», в это время пришла к нему неприкаянная душа одного умершего, чтобы он исправил ее, и Бешт гневно выкрикнул: «Восемьдесят лет ты бродишь по свету, и только сегодня узнал о моем существовании?! Изыди, негодяй!».

Сразу после этого велел слуге (видимо, имеется в виду Якель) выбежать на улицу и кричать всем, чтобы убирались с дороги, поскольку этот неприкаянный дух разозлился на слова Бешта и теперь может кому-то навредить. Так оно и вышло — от поднявшегося невесть откуда урагана повалилось дерево и едва не придавило дочь синагогального служки.

Затем, когда слуга вернулся, он увидел, как Бешт кому-то говорит в пространство: «Дарю тебе эти два часа, только не мучай меня!». На вопрос, с кем он это разговаривает, Бешт ответил, что с Ангелом Смерти — раньше тот боялся его, а теперь, получил над ним власть, стал куражиться. Очевидно, этими словами он