его по благоденствию тоже вели отбор?

— Ну, народ-то ушлый. Ты таким узколобым не прикидывайся, я же вижу, как знал, что за двадцать до тех двадцати, что ты хочешь открыть, на Зерентуе то же самое, и там не один искатель, как Миша, а много, и, когда из могилы ударил свет, никто уже не мог толкнуть в неё в спину. А они произнесли друг другу в ухо слово на «б» и на другой день условились собраться на площади очень рано, держа в голове окончательный уход в лес, но их предали. Был там такой хуй Сухинов, после стука во все французские окна Третьего отделения сучаре ещё дали чем-то таким руководить, и был там такой безликий Бочаров, сумевший встать на лыжи на некоторое время, да балдоший профсоюз всё одно скрутил, но то, что надо, кому надо через дюжину заборов он перекинул. А кого не спровоцировали, тех в Петровский завод, декабрист декабриста видит издалека, больше одного уже считается что заговор. В головах-то дворянская смекалка, экстраординарные по сравнению с другими знания, языки перед глазами восстают по первому зову, хочешь, по инженерному, хочешь, по приставить анкер к квазианкеру, в отличие от уголовных и офицеров тоже, всех этих казематных старост тоже. Однако соображение не соображение, а в цех, где железо плескалось мимо форм, декабристов не пускать им мозгов хватало. Но мало кто был против, если б хоть иногда кидали взгляд на репродукцию с площади на своих стенах, а так даже Бестужев и Торсон знали, как машину в цеху сделать грудой железа, а обратно пустить жизнь в сочленения только они и могли.

— И что же они там, кроме риска остаться без пальцев, обрели?

— Починили машину, как минимум.

Он непонимающе уставился на каторжника. Тот молчал.

— Видимо уж слишком не на поверхности, я, конечно, понимаю, и затевали-то всё не для отмены рабства, но чтобы так глубоко…

— Ты же ищешь, подумай о том, что они принимали за милость, которую, якобы, оказывают всем.

С такой точки зрения он это затруднение не рассматривал.

— А, ясно, Бочаров спрятал в машину то, что получил, пока его не поймали, а мой Лунин потом объявился с этим здесь. Другая версия. Обдать солнечным маслом предмет X, сразу три династии того… как пороху огня.

Каторжник усмехнулся.

— Ну ты и интеллектуал, а про свидание на тракте запамятовал? Сам же говоришь, ему что-то передали, невообразимо нужное для невообразимого набирания, а хрусты для отвода глаз. — Он кивнул. — Ну так я тебя просвещу, раз так душевно разговорились. Когда его уже мёртвого обыскивали, знаешь, что нашли?

— Нет.

— Стёкла на дужках.

— Какие, сильные? — Гавриил жадно подался вперёд.

— Сильные, с ними мог хоть вязать.

— Возможно, он был настроен на аккомодацию мелких величин?

— Неужели не понятно, что парень искал пистолеты размером с Аю-Даг, палить по дворцам издалека. Есть мнение, что в виде голов каких-то там далёких от действительности архетипов, почему они их и лишились. Ну вот эти головы и могли вскормить все мыслимые и немыслимые планы, что только такие господа, как этот Лунин, все эти Бочаровы и Торсены, и Пестели с Апостолами, хотели вскормить. И во всех каторгах и крепостях, где они перестукивались клювами через окаменевший мох, искали их или о них сведенья, а наш католик уверил всех и сам себя, что умнее других и удачливее во сто крат.

— Судя по вашему тону, тут что-то не так.

— Само собой. Очки-то ему на что, головы разглядеть с высоты трёх тысяч вёрст?

— Умоляю, не томите.

— Головы не богов, а селёдки, соображаешь? Главное — во что они завёрнуты.

— И во что же?

— Чёрта с два я опущусь до сплетен, тем паче что мнений много. Сам вникай, тебе там наверху ещё долго жить.

— Ну а кто его такого бывалого порешил здесь, среди горного округа?

— Я, кто же ещё. И так тебе здесь любой ответит.

Он не то чтобы отшатнулся, однако несколько оцепенел и сам понял, что, скорее всего, побледнел.

— Громко храпел? — только и сумел выдавить он.

— Окончено, парень, окончено.

— Так вы до или после сюда спустились?

— Думаешь, я из-за одного железноклювого, пусть и такого, который всех прочих железноклювых и их бедных жён обскакал, стану что-то там изменять в своей жизни?

Он шёл по штольне с низким сводом, пока не достиг вбитых в породу колец. Лез, лез в глубочайшей задумчивости, наконец уткнулся в железную пробку, слишком тонкую для решётки или люка, она тихо задребезжала. Свободной рукой, зацепившись за вольт локтем, толкнул лист, силясь совладать с тяжестью. Сверху ударил запах лесной ночи, сдобренный реакцией в сопках. Вдали ухала сова. С большим изумлением он узнал, что выбрался наружу из могилы Лунина.

После объявления миниатюрной амнистии поток не захлестнул Бутырскую заставу, не понёсся через Камер-Коллежский вал, наученные горьким опытом, они решили сначала осмотреться, каковая возможность не была им предоставлена во время допросов, надо думать, соскучились по осмотрительности.

Неотвратимо приближался аукцион, закрытый, по английской системе. Участники повышают цену, пока один, предложивший самую высокую, не признаётся победителем. Он немедленно становится обладателем лота, факт последней цены, не оспоренной более высокой, исполняет сделку. Из четырёх граф, по которым нужно было отработать — подготовка, осмотр аукционного товара, торги, исполнение аукционной сделки — им оставалось две.

Пани Моника закрыл глаза, открыл, вокруг ничего не изменилось. Возможно всё, поскольку они ночевали в выколотой окрестности, но самое главное, что Монахия так же, как и тогда, была рядом. Где-то справа шёл повальный шмон. Дребезжание выбитого стекла, грохот полицейских сапог по крышам ночлежек, навесов и галерей, отголоски слов, которых она не понимала, всякая брань и крики, нечленораздельные, команды корректировок агентов и исполнителей, тех, кто врывался.

Неожиданные шмоны на Хитровке случались редко, все повальные бани, подобные нынешней, сперва утрясались с кхерхебами, потом о фитиле узнавали всё вплоть до часа, в который ряды полицейских войдут в окрестность. По счастью, они уединились и уснули в захолустной церкви, а те, как правило, не числились среди возведений, подлежащих осмотру. В них неловко было и миловаться, но та, что они выбрали, считалась вроде заброшенной или отпущенной из лона в вольное плаванье, это идеально подходило их целям. Он взялся за аналой и с хрустом суставов поднялся.

Гвардия, всегда побитая, входила в окрестность. Это были волки, друг другу — барсы, непосредственному начальству — медведи в спячке, высокому — опарыши. Полицмейстер им эти акции согласовывал, но результатами не интересовался, если только не имелось директивы, раздувавшей какое-либо дело. Агенты, по