Я обнимала его, поглаживая по спине, а по моему телу все еще прокатывались отголоски. Он лежал так некоторое времени. Часть веса он перенес на руку, но все равно был тяжелым. Я лелеяла эти минуты, впитывала их. Эту близость и то, что мы все еще соединены. Между нами не было ничего, только его запах и мой. В эти мгновения я была Серой, а он для меня – Эшем. И я поглощала все это. С жадностью. Нас. Потому что, как и у озера, я знала, что это не продлится долго.

И оно не продлилось.

Никтос медленно поднял голову. Мои руки замерли на мощных мышцах его спины. Он уставился на меня. Опять считает веснушки? Смотрит, не изменились ли они загадочным образом? Или собирается меня поцеловать? Я хотела, чтобы он меня поцеловал.

Он опустил ресницы, прикрывая глаза, а потом скатился с меня и лег рядом на спину.

Несколько минут я не шевелилась. Не могла. Я приложила все силы, чтобы протолкнуть комок в горле и наспех заштопать трещины, которые расползались в груди. Неужели я правда думала, что он меня поцелует? После того, что узнал? Он хотел меня – моей крови и моего тела. Ему это было необходимо так же сильно, как и мне узнать – каково ощущать его внутри себя. Поцелуи сюда не входили. Поцелуи… это нечто гораздо более интимное и теперь запретное.

Сглотнув комок в саднящем горле, я повернулась к нему. Никтос лежал на спине, подсунув одну руку под голову, а другая покоилась между нами. Он не смотрел в потолок. Он смотрел на меня.

– Как? – спросил он. – Как ты можешь быть такой убедительной?

Я напряглась. Он говорит о том, что только что было между нами? Но тут поняла, что он не смотрит на меня. Он вглядывается в меня. Читает.

– Ты читаешь мои эмоции.

– Учитывая все, это действо не идет вразрез с твоими планами, – ответил он. – Ведь так?

– Это не делает тебя менее бестактным, – огрызнулась я.

– Не делает, но ты не ответила на мой вопрос. Как ты можешь быть такой убедительной? Тебя и этому учили?

Меня накрыла волна колючего жара.

– Меня не учили изображать эмоции.

Он поднял бровь.

– Не учили? Скажи, Сера. Разве это не входило в соблазнение? Чтобы заставить меня влюбиться? Заставить поверить, будто ты что-то чувствуешь ко мне?

Вина растопила часть гнева, но не весь.

– Во-первых, мы не знали, что ты умеешь читать эмоции. Если бы знали, то, наверное, меня бы научили, как чувствовать настолько глубоко, чтобы и самой в это поверить.

Его глаза вспыхнули серебром.

– Во-вторых, зачем мне теперь притворяться? Это бессмысленно. Я не спасу свой народ таким образом. И, наконец, мне нужно напомнить, чтобы ты не указывал, что мне чувствовать?

Никтос стиснул челюсти и отвернулся.

Я уставилась на суровые линии его лица, подавляя желание закричать. Просто кричать, пока не надорву горло. Но мне удалось сдержаться.

– Ты взял достаточно крови? Честно?

Минуло мгновение.

– Более чем достаточно.

– Хорошо.

Я села, спутанные волосы упали на плечи.

Он мгновенно насторожился, а я оглядывалась в поисках какой-нибудь одежды. Платье испорчено, но мне всего лишь нужно дойти до двери. Я начала продвигаться к краю кровати…

– Куда ты собралась?

Я остановилась и оглянулась через плечо.

– В свою спальню.

Он прищурился.

– Зачем?

– А что… нельзя? – Сердце оборвалось. – Или меня отошлют в другое место? В камеру, о которой ты упоминал? – Я напряглась. – Если так, то я хотя бы должна найти какую-нибудь одежду взамен той, что ты порвал.

И тут произошло нечто странное. Он, казалось, расслабился. Легкая усмешка смягчила его черты.

– Да, я порвал то платье.

Я уставилась на него, охваченная недоверием и сотней других эмоций.

– И почему это вызывает у тебя улыбку?

– Это будет мое любимое воспоминание на долгие годы.

Я прищурилась.

– Рада слышать, но у меня не так много одежды, чтобы ее рвали на мне.

Полные расплавленного серебра глаза уставились на меня.

– Ты не жаловалась, когда я это делал, – промурлыкал он. – Если мне не изменяет память, ты сама с готовностью срывала это платье.

Это так, но речь не о том. Он что, дразнит меня? Или он?.. У меня участился пульс. Не может быть. Я осмелилась бросить быстрый взгляд ниже его пояса и поразилась. Он был не просто наполовину отвердевший, и это… впечатляло. Такое свойственно Первозданным? Мышцы внутри меня сжались, и я перевела взгляд к его глазам.

Он поймал мой взгляд, а потом посмотрел ниже.

– Ты сидишь рядом, такая бесподобно голая, а я умышленно пялюсь.

– Вижу, – язвительно заметила я, раздраженная им… и собой, потому что ничего не делала, чтобы прикрыться. Ничего не делала с тем, что мне нравится, как он пялится.

Он опять приподнял уголок губ и провел зубами – клыками – по губам.

– Меня очаровывают мои отметины на твоих неупоминаемых местах.

Я опустила взгляд и ахнула при виде фиолетово-розовых пятен на коже и двух проколов. Меня пронзило бритвенно-острое возбуждение, когда я вспомнила, как он толкал член и втягивал ртом.

– Извращенец, – лениво бросила я.

– Я даже не спорю. – Он отвернулся. – Я не посажу тебя в камеру.

– Нет?

– А зачем? – Он закрыл глаза. – Тебе нужно отдохнуть. И мне тоже. Мы должны быть готовы к тому, что будет дальше.

Колис.

Я сглотнула. Я забыла о нем, когда решила накормить Никтоса.

– Отдохнуть – значит поспать, Сера. Для этого обычно требуется лечь, если только ты не умеешь спать сидя. Меня бы это впечатлило. А кроме того, отвлекало бы.

Я открыла рот и обнаружила, что утратила дар речи.

– Ты хочешь, чтобы я спала рядом с тобой?

– Я хочу, чтобы ты отдохнула. Если ты будешь рядом, мне не придется беспокоиться, что ты можешь сделать или не сделать.

Я не вполне понимала, что, по его мнению, я могу сделать, если выйду отсюда, но находиться рядом с ним, когда он уязвим во сне, казалось последним, чего он может хотеть. Ведь он явно считал, будто вина, которую я испытываю, – не настоящая. Что мое нежелание исполнить мой долг – всего лишь милая ложь.

– А ты не боишься?

– Чего?

Я отвернулась от него, качая головой.

– Ну, не знаю. Что я нападу на тебя?

Никтос от души расхохотался.

Я вскинула брови.