У Меланхолии постоянно шумело в ушах. Там медленно билось сердце и жужжали потоки крови — составы поездов. Перед глазами всплывала темнота туннелей и изредка — яркие вспышки станций. Она бесконечно долго куда-то ехала, все звуки-голоса слышала не здесь, осознавала с опозданием пропавший голос Доктора; а сама лежала головой на коленях Марципан, которая касалась её руки так странно нежно, будто боялась отпускать.

— Так шумно... — тихо жаловалась Мел. — Так душно. Куда мы едем, Марц? Нам... точно туда надо?

Потом искала чужую руку, морщилась от противной усталости-боли, непонятно откуда взявшейся, переплетала пальцы, не находила сил сжать. Ждала ответа и видела в приглушённом холодном свете тёплые золотые глаза.

— Точно, — отвечала ей Марципан и голос у неё почему-то выходил дрожащим, — Разве забыла?

— Помню, — вздыхала Меланхолия. — Просто очень не хочу... никуда.

Приподнимала голову, пыталась увидеть больше и ближе, но не выходило, силуэт размывался, а голос совсем не хотел пробиваться через жужжание и шум. Тогда Мел прикрывала глаза и прекращала попытки, только притягивала ближе к себе чужую ладонь.

— Очень долго... столько станций, — замечала она ещё. — Нам не пора выходить? Я не слушаю. Не знаю, смогу ли я вообще встать.

— Не, нам на конечку, а потом ещё пол часа топать до Дикого, — вздыхала Марципан и в голосе слышалась улыбка, — Лежи спокойно.

Марц сжимала её пальцы, была здесь, рядом. Марц сидела, наверное, откинув одну руку на спинки рядов сидячих мест и смотрела на неё с тёплым, щемящим прищуром.

— Разве Дикий... — Мел начала и тут же осеклась.

Наверное Марц говорила не о нём, а его доме. Наверное это просто стало названием места; и стало очевидно, что ехать им некуда. Что этот поезд никогда не остановится, а они никогда из него не выйдут, потому что этот шум — он в ушах, голос — он снаружи, и пальцы — они тонкие, слабые, совсем не её.

— Таша...

Меланхолия открыла глаза и разглядела подругу. Шум поезда пропал, растворился в белой тишине, оставил после себя только её собственный почти неслышный голос на последнем слабом выдохе:

— А где Марц?.

— Вышла... Мел. Мел! — истерикой разлетелось в дребезги отчаяние, — Меланхолия!

Таша потом трясла её, умоляла сказать что-нибудь ещё, просила прощения. Плакала, утыкаясь в плечо, рвано дышала и сжимала зубы. Хотела спрятаться — куда угодно, в ванну, в объятия друзей, когда вернутся. Упасть на колени к Доктору в темноте и позволить ему перебирать пушистые волосы. Это всегда действовало на удивление успокаивающе.

Но не могла. Закрыла дрожащими пальцами Мел глаза, зажмурилась сама. Сейчас тоже жмурилась, а внутри всё скручивали раскалённые жгуты боли.

Понимала жутко отчётливо — их осталось трое. Из всей большой, дружной братии их осталось всего трое, а остальные ушли. Бабушка иногда говорила, что Бог любит троицу и Таша думала о том, что возможно правда. Надеялась. Она устала уже от осознанного страха, просто жила с ним, как когда-то, бок о бок и спуститься в метро Таше не давало только изредка всплывающее "Об-ра-зует-ся". Алиса говорила — мы останемся и Таша упорно пыталась верить. Потому что без этой веры давно бы уже свихнулась окончательно.

Несмотря на пасмурную погоду, света было много. С самого утра силовики окружили небольшую сцену в одном из скверов, а потом в двенадцать объявили по всем теле— и радио— каналам — глава Единого Государства выступит здесь в три часа дня. Люди собирались быстро, окружали возвышенность, настороженно поглядывали на силовиков и громко обсуждали между собой вопросы, которые они хотели бы задать — почему их лишили свободы, почему их убивают и пытают, за что с ними это делают и зачем жить там, где с ними это делают.

Ворон свалил от девочек ещё раньше, до появления первых силовиков. Давно заприметил высокое офисное здание позади сцены, в некотором отдалении — винтовка добьёт, пусть и целиться придётся тщательнее — потому что ближе было опасно. Внутрь Ворона пустил уборщик, знающий обо всём и всеми фибрами души это одобряющий. Он отказался даже от денег. С интересом смотрел, как Ворон приподнимает форточку служебного помещения, раскладывает винтовку, собирает подставку. Потом уборщик ушёл работать, а пернатый остался куковать в тесноте, темноте и одиночестве. Тоже работа, быть может, даже более рутинная.

— Дорогие друзья!

Ворон выбрался из состояния дремоты и с интересом всмотрелся в прицел. Глава Единого Государства, похоже, нервничал, а люди тут же закричали: «Мы тебе не друзья! Ты убиваешь своих друзей!»

— Спасибо за то, что пришли сегодня, чтобы выслушать мою речь.

«Послушай нас! Нам есть, что сказать!»

— Вы пришли сюда не затем, чтобы защищать меня...

Ворон нахмурился, тряхнул головой. Провоцирует.

— ...затем, чтобы защитить свою страну, независимость, жён и детей!

Ворон скрипнул зубами, приближая зум. Вспоминал Дикого, Актёра, Изабель, Герасима, Марц, Мел, Лёху, Доктора и щурился, прижимая палец к спусковому крючку. «Тебе хоть слова-то эти известны, кретин?»

Он уже даже не слышал, как взорвались люди, как бросились, останавливаемые силовиками, как закричали: «Вы! Вы убиваете их! Вы насилуете их, пытаете и мучаете!»; как кто-то выкрикнул из толпы: «Уходи, на тебя смотреть противно! Уходи! Убирайся!» и все подхватили, понесли по рядам, бросали силовикам в рожи.

Ворон подумал ещё о том, что Алисе стоит держаться подальше от эпицентра этих волнений и, наконец, выстрелил.

...— Эй, вы куда?! Туда нельзя! — кричал уборщик людям-в-чёрном, возникшим откуда-то из глубины здания, словно те давно там выжидали.

Ворон не удержался, перевёл прицел в сторону, вернул винтовку на предохранитель и попытался найти в толпе красные волосы — просто убедиться, что всё в порядке.

Сзади распахнулась дверь, из-за спины вспыхнули яркие блики офисных ламп, но Ворон всё-таки увидел призрака на одно короткое мгновение до того, как свет выключился окончательно. Сначала свет, после короткого оглушающего хлопка — звук и, после красной вспышки боли — сознание.

Уборщик стоял с широко открытыми глазами и смотрел, как из служебного помещения вытаскивают труп, заворачивают в мешок и уносят, словно мусор на свалку. Гораздо осторожнее уносили винтовку. Один из омоновцев поднял на него сначала взгляд, а потом пистолет:

— А этот...?

— Убери. Свидетели не нужны, — голос его звучал блекло и холодно.

Этот выстрел смешался с набирающими обороты выстрелами на улице.

— Алиса!

Каста едва услышала этот крик, в начавшейся панике вокруг. Завертела головой, пытаясь выхватить Ташу из толпы, хотя бы увидеть её, но мельтешащие люди мешали. Кричали, толкались, давили не нервы.