В глубокой задумчивости Прокоп брел к лаборатории. Видимо… остается только Большой Штурм; но с какой стороны его начать? Он уже подошел к двери и сунул руку в карман за ключом — и тут отшатнулся, страшно выругался: входная дверь в его лабораторию перекрещена железными балками, какими запирают большие ворота. Он яростно затряс балки; они не поддались даже на миллиметр.

На двери висел лист бумаги, на котором было отпечатано на машинке:

"По приказу гражданских властей данный объект закрывается из-за недопустимого скопления взрывчатых материалов без принятия мер безопасности согласно параграфам 216 и 217 d. lit F tr. Z и постановлению 63.507 М. 1889". Неразборчивая подпись.

А ниже чернилами дописано: "Господину инженеру Прокопу впредь до дальнейших распоряжений отводится комната у сторожа Герстенсена; барак III".

Хольц исследовал запоры со знанием дела, но под конец только свистнул и сунул руки в карманы; короче говоря, нельзя было решительно ничего сделать. Прокоп, доведенный до белого каления, обежал весь домик кругом; заминированные ловушки устранили саперы, на окнах и раньше были решетки. Он быстро подсчитал свои боезапасы; пять слабых бомбочек в карманах, четыре крупные гранаты закопаны на Загурском валу слишком мало для военной кампании! Вне себя от гнева, бросился Прокоп в кабинет проклятого Карсона: постой, паршивец, я с тобой поговорю по-свойски! Добежав до конторы, услышал от служителя: господина директора нет и не будет.

Прокоп оттолкнул служителя, проник в контору.

Карсона не было. Он быстро обошел все помещения, приводя в ужас всех служащих комбината, до последней телефонной барышни. О Карсоне — ни слуху, ни духу.

Прокоп кинулся к Загурскому валу — спасти хоть последние гранаты. И вот тебе: весь вал вместе с зарослями кустов и Загурской свалкой окружен ежами колючей проволоки — настоящее заграждение военного времени. Прокоп попытался снять проволоку, но только ободрал в кровь руки, ничего не добившись. Всхлипывая от бешенства, не обращая ни на что внимания, пролез под проволокой — и не нашел своих четырех больших гранат: они были вырыты, унесены. Он чуть не взвыл от сознания своего бессилия. Вдобавок с неба моросила какая-то дрянь. Прокоп выбрался обратно, изорвав костюм в клочья, и, с окровавленными руками и лицом, помчался в замок — видимо, рассчитывая найти там княжну, Рона, наследника, кого-нибудь! В вестибюле дорогу ему загородил уже знакомый русоволосый гигант, полный решимости не сдаваться, хоть на части его рви. Прокоп вынул одну из своих жестянок и предостерегающе загремел. Гигант заморгал, но не отступил; внезапно рванувшись вперед, он схватил Прокопа за плечи. Хольц изо всей силы ударил его револьвером по пальцам; гигант взревел от боли и выпустил Прокопа; еще трое выросли словно из-под земли и ринулись было на бунтовщика, по остановились в нерешительности, и оба героя успели прижаться спиной к стене: Прокоп подняв руку с жестянкой, готовый швырнуть ее под ноги первому, кто двинется с места, и Хольц (окончательно революционизированный), наставив револьвер на врага; против них — четыре бледных человека, слегка наклонившиеся вперед, трое из них — с револьверами в руках; быть заварухе! Прокоп изобразил обманное стратегическое движение, будто собирается взбежать по лестнице; и те четверо начали перемещаться туда же, кто-то сзади обратился в бегство; настала грозная тишина. "Не стрелять!" — свистящим шепотом приказал кто-то. Прокоп слышал тиканье своих часов. А вверху, на втором этаже, — веселая смесь голосов, там никто ни о чем не подозревает; выход теперь свободен — и Прокоп отступает, пятясь, к двери, прикрываемый Хольцем. Четверо мужчин на лестнице не двигаются, словно вырезанные из дерева. И Прокоп вырвался из замка.

Сеется холодный, противный дождик; что теперь?

Прокоп быстро оценил обстановку; можно бы укрепиться в купальне, на пруду — но оттуда не виден замок. Приняв внезапное решение, Прокоп со всех ног побежал к домику привратника; Хольц — за ним. Они вломились в сторожку как раз, когда старик привратник обедал; бедняга никак не мог понять, за что его выгоняют "силой, угрожая смертью". Долго крутил он головой, потом отправился в замок — жаловаться. Прокоп был в высшей степени доволен завоеванной позицией; он тщательно запер решетчатые ворота, ведущие из парка, и с превосходным аппетитом доел обед старика; потом собрал в сторожке все, что хоть в какой-то мере походило на химикалии: уголь, соль, сахар, олифу, засохшую масляную краску и тому подобные сокровища, и стал соображать, что можно из них сделать. Хольц тем временем то караулил подходы, то оборудовал окна под бойницы — что было, пожалуй, лишним, если учесть, что у него оставалось всего-навсего четыре шестимиллиметровых патрона. Прокоп же развел на кухонной плитке целую лабораторию; вонь поднялась неимоверная, зато, в конце концов, получилась несколько тяжеловесная взрывчатка.

Вражеская сторона не предпринимала никаких атак; вероятно, не желала скандалов в присутствии высокого гостя. Прокоп ломал голову над тем, как взять замок измором. Телефонные провода он, правда, перерезал, но оставалось еще три калитки, не считая дорожку к комбинату через Загурский вал. Пришлось скрепя сердце отказаться от плана осадить замок со всех сторон.

Дождь лил не переставая. Окно княжны открылось, светлая фигурка чертила в воздухе огромные буквы. Прокоп не в состоянии был расшифровать эти письмена, но все же вышел из сторожки и тоже принялся писать в воздухе ободряющие слова, размахивая руками, как ветряк. Вечером к повстанцам перебежал доктор Краффт; весь во власти благородного порыва, он забыл захватить с собой хоть какое-нибудь оружие, так что это подкрепление носило скорее моральный характер. Когда стемнело, приплелся Пауль, притащил в корзине роскошный холодный ужин и множество бутылок красного вина и шампанского; старичок твердил, что его никто не посылал. Тем не менее, Прокоп настоятельно велел передать — не говоря, кому именно, — что он "благодарит и не сдается". За богатырской трапезой доктор Краффт впервые в жизни отважился пить вино — вероятно, чтобы доказать свою мужественность. В результате он впал в блаженную лунатическую немоту, а Прокоп с Хольцем взялись горланить солдатские песни. Оба, правда, пели на разных языках и совершенно разное, но издали, особенно в темноте, наполненной шелестом моросящего дождика, все это сливалось в довольно устрашающее и мрачное звукосочетание. В замке кто-то даже открыл окно, чтобы лучше слышать, потом попытался сопровождать их рев на рояле, но аккомпанемент вскоре вылился в "Героическую сонату", а затем неведомый аккомпаниатор попросту начал бессмысленно барабанить по клавишам. Когда замок погас, Хольц завалил дверь изнутри мощной баррикадой, и три