В доме Надежды Яковлевны Биргер познакомился с В. Т. Шаламовым. Вот как художник описывает “предысторию” своего портрета писателя:

“Надежда Яковлевна мне дала прочесть его рассказы. «Колымские рассказы» – это вещь великая. Я не боюсь этого слова. Мне очень захотелось написать его портрет. Я долго его уговаривал. Он не соглашался. Потом произошел один смешной эпизод у Надежды Яковлевны, после которого он согласился позировать. Какой-то молодой человек, очевидно, в силу комплекса самоутверждения стал очень ругать натюрморт Вейсберга[735], который висел на стене у Надежды Яковлевны. Я слушал, слушал, потом мне стало как-то ужасно противно, ну человека нет, замечательного художника, так некрасиво ругает. И я даже сам не заметил, как взял его за шиворот и выкинул его за дверь. И потом, страшно испугавшись, что я в чужом доме, в общем, воспитанный человек сделал бог знает что, бросился к Надежде Яковлевне извиняться. Надежда Яковлевна смеется: «Да вы пальто хотя бы ему дайте». И вдруг я увидел, что ко мне кидается Шаламов. Я даже испугался. Он просто кинулся на меня, схватил мою руку, стал трясти и говорить: «Спасибо, я поверил, что есть еще люди, которые могут что-то такое сделать для своего друга. Вы меня так обрадовали. Можете писать портрет». Сразу так, без перехода: «Можете писать портрет». И мы с ним договорились, на следующий день начали писать портрет”.

Портрет Шаламова становится началом нового творческого периода художника – развитие психологического портрета становится главной задачей. Биргер порывает окончательно с представлениями об искусстве XX века, его вкусами и критериями. Его живопись – это продолжение традиций старых мастеров. Это не копия и не парафраз, а глубокое понимание того, что искусство отражает дух современности. Начиная с Шаламова, Биргер пишет всё больше и больше портретов, причем моделями могли служить только близкие ему по духу люди. Тогда же, в 1967 году, был написан портрет и Н. Я., который создавался не в мастерской, а в крохотной комнатке Н. Я. с очень плохим светом, что немало затрудняло работу. Ездить каждый день в мастерскую на другой конец Москвы Н. Я. было не под силу, тем более что работа над портретом продолжалась около месяца.

Портрет получился на редкость удачный. В нем отразилась вся тяжелая жизнь и судьба этого человека. Н. Я., однако, не ожидала портрета такой психологической глубины. Современники не всегда в состоянии оценить размер дарования художника – он всегда рядом, он их друг… Как справедливо отметил Бенедикт Сарнов[736] в своей последней книге, названной в честь группового портрета Б. Биргера “Красные бокалы”:

“Когда Борис Биргер собирал нас в своей мастерской, чтобы показать новую, только что законченную работу, мне казалось, что выбор очередной модели всякий раз бывал у него произволен, случаен. И так в какой-то мере оно и было: ведь выбирать ему приходилось из не такого уж широкого круга всегда готовых ему позировать ближайших друзей. И только сейчас, листая альбомы, которые он мне дарил, я увидал, какой грандиозной – и знаковой – оказалась созданная им портретная галерея. Листаю, листаю страницы альбомов, подаренных мне Борисом: Андрей Дмитриевич Сахаров и Елена Георгиевна Боннэр, Юлий Даниэль с женой Ириной, Фазиль Искандер, Володя Войнович, Вася Аксёнов, рано ушедший от нас любимый друг Борис Балтер, Булат… Вглядываюсь в эти до боли знакомые лица, ‹…›, а из головы не выходят строки Пастернака «Я говорю про всю среду, с которой я имел в виду сойти со сцены, и сойду»”[737].

До начала 1970-х годов Б. Биргер и Н. Мандельштам оставались близкими друзьями. В силу своего сложного характера (а Н. Я. была очень резка в своих оценках) она порвала отношения с Биргером из-за его развода с Лидией Алексеевной Ефремовой (1931–2005), его второй женой, и женитьбы на Наталии Юльевне Лев (р. 1953).

Публикуемая здесь впервые двусторонняя переписка, по всей видимости, неполна. Пять писем Н. Я. Мандельштам к Б. Г. Биргеру хранятся в Историческом архиве Исследовательского центра Восточной Европы в Бремене, шесть писем Б. Г. Биргера к Н. Я. Мандельштам – в РГАЛИ. Ф. 1893. Оп. 3. Д. 169. Девять писем относятся к лету – осени 1967 года, два – к 1972 году.

Благодарим М. Классен, П. Нерлера и Г. Суперфина за большую помощь в подготовке настоящей публикации.

Дорогой Борис Георгиевич!

Я уже здесь три дня, но еще не вышла из дому и погружена в дикий сон: сплю днем, ночью, утром, вечером.

Женя очень слаб. В первый день, когда я приехала, он так устал, что к вечеру у него был приступ стенокардии. Рядом с нами живет Ада Энгельс с мужем – старая подруга Лены. Его положили в больницу – сердце. Ленка в хорошем виде, довольно спокойная.

В моей голове полная каша – даже мыслишки ни одной нет. Единственное, пожалуй, это грустное чувство от чтения сценариев Бергмана… “Земляничная поляна” и прочие… Конечно, сценарий не повесть, а нечто совсем другое, но всё же существует же какой-то стержень, вокруг которого всё должно собраться. А здесь его нет и в помине, нечто вроде огорчения, что существует смерть и от нее никуда не уйдешь, и, как всегда, возвращение к юности просто потому, что это юность. Еще есть “средневековый” с разными красотами и чумой… А ведь это едва ли не лучшее в кино. Законы построения всё же не те…

О. М. прав: смена кадров механична. Не знаю, что буду делать, а дела много, но усталость явно сбила меня с ног…

Привет Лиде[738]. Пишите мне сюда просто два письма, одно Ленке, одно мне. Н. М.

Адрес своей подруги я уже не знаю… Сплю…

Дорогой Борис Георгиевич!

Вы умолкли, а я беспокоюсь за вас… Откликнитесь, напишите, всё ли у вас в порядке (т. е. в смысле реальных вещей – здоровье, близкие и т. п.) и как настроение, главное, плюйте на хандру, мы с ней живем всю жизнь. Н. М.

Дорогая Надежда Яковлевна, Бог Вам судия. За десять дней не написать, как Вы живы. Спасибо Ирине Михайловне, хоть от нее какие-то сведения о вас получаю.

Во вторник мы с Лидой и Алешенькой уезжаем в Коктебель. Каверин[739] снял для нас там комнату с питанием. На днях произошел случай, который нас с Лидкой доконал. Позвонила вечером с дачи Агриппина Гавриловна[740] и сказала, что Алёшка заболел. Она рыдала в телефон, да еще ничего не было слышно. Можете себе представить, в каком виде мы добрались до дачи[741]. Эти три часа‹…›[742]